Готовый перевод Sui Yu Tou Zhu / Бусины из битого нефрита: Глава 1. Этот человек не радует взор

Дин Ханьбай* вернулся с учёбы за границей в середине лета, год там пролетел как один миг.

*Дин (丁) — четвёртый знак десятеричного цикла: ассоциируется с Югом, летом, стихией 火 — «огонь»;

Хан (汉) — мужчина, добрый молодец, муж, также самоназвание китайской национальности;

Бай (白) — серебристый; седой; чистый.

Летом в городе едва ли можно удержаться на ногах, мешанина горячего воздуха и бесконечного шума сводит людей с ума. Но в управлении по вопросам культурного наследия напротив царила прохлада, старое пепельно-серое здание закрывали пышные кленовые ветви, настолько плотно, что практически не было видно стен, проглядывались лишь ряды окон с решётчатыми стёклами.

Офисный кондиционер с утра до вечера без конца включали и выключали: коллеги-женщины и старшие сотрудники не выносили холода, и только двадцатилетний парень спокойно сидел за столом рядом с ним.

— Сяо* Дин, слышал, ты собираешься в командировку в Фудзянь? — спросил руководитель Ши. — Ты подал заявление председателю Чжану?

*Сяо — обращение к младшему.

Имея высокую квалификацию и большой стаж работы за плечами, руководитель Ши уже собирался на пенсию, но вместе с тем впустую прожигал оставшееся время. Им двигало не любопытство, а лишь желание скоротать десять минут до окончания рабочего дня.

— Я передал бумаги позавчера, но председатель Чжан ещё не увидел их, полагаю, это всё близорукость, — ответил Дин Ханьбай, которому недавно исполнилось двадцать.

Он работает в управлении уже более полугода, любит опаздывать, но никогда не уходит раньше времени. Денег получает не так уж много, однако атласная подушка на его кресле была покрыта вышивкой*, а квадратная подставка для канцелярии украшена «икорным»** узором. Обычно за работой он сидел, согнув длинные ноги и сощурив брови в раздумьях, куда можно пойти расслабиться после работы.

*平绣 (píngxiù — пинсю) — плоская («столичная») вышивка, также известная как тонкая вышивка, принадлежит к одному из четырнадцати методов вышивки в провинции Хунань.

**鱼子纹 (yúzǐwén — юйцзывэнь) — «икорный» узор — чрезвычайно ценный узор потрескавшейся глазури, появляется при обжиге. Из-за слишком сложной техники производства выпускается в крайне маленьком количестве.

Руководитель Ши, зная, что Дин Ханьбай не ладит с председателем, сказал:

— Фуцзянь так далеко, может, тебе не стоит ехать?

Дин Ханьбай только кивнул, ничего не ответив. Он хотел поехать не потому, что так предан работе, а исключительно из желания удовлетворить свой эгоизм: в Фуцзянь находится множество культурных реликвий, к которым он испытывал повышенный интерес.

Когда рабочий день закончился, Дин Ханьбай ушёл, прихватив свою сумку, сел на велосипед и поехал, неспешно и плавно. Дни летом длинные, поэтому домой он возвращался ещё засветло, но было едва ли приятно слушать ворчание матери, лучше уж провести это время на оживлённых улицах городка.

Поэтому на полпути Дин Ханьбай свернул в сторону магистрали, ускоряясь. Встречный ветер развевал его рубашку, даря живительную прохладу. Проезжая мимо старого ресторанчика, он затормозил, слез с велосипеда, купил куриных крылышек, жареных в масле, и повесил их на руль. Но, уже уезжая, медленно повернул голову, и взгляд его упал на вывеску: «Резьба по нефриту».

Самая старая и прославленная в городе лавка, а днём внутри ни души, несмотря даже на то, что таких в городе всего три.

Возвращаясь домой, Дин Ханьбай наслаждался ароматным запахом куриных крылышек. Проезжая по улице Шаэр, он увидел знакомый силуэт человека, изящный и утончённый: длинные волосы, ровные плечи, прямые ноги, а белая плиссированная юбка добавляла немного прохлады в этот знойный летний день.

Ханьбай, быстро посигналив, спешно соскочил с велосипеда, будто сама смерть гналась за ним, и закричал:

— Что это за девушка так вызывающе выглядит?

Собеседница, повернув голову, встала в позу, будто собиралась ударить его:

— Вечно ты грубишь старшим, надо бы твоей матери рассказать.

— О, так это ты, тётя.

Одна из главных радостей жизни Дин Ханьбая — выводить из себя родственников своей матери, например, незамужнюю дочь своих бабушки и дедушки. Несколько лет назад тех хватил удар, и эту женщину, которая была всего на три года старше его, взяла к себе его семья. Она была для него как старшая сестра.

Около дома Цзян Цайвэй помогла ему с сумкой и спросила:

— Опять делал крюк, чтобы купить этой вредной еды? И как там дела у лавки?

Дин Ханьбай, переставляя велосипед во двор, ответил:

— Всё так же, я только одним глазком глянул.

Семья Дин владела фамильным ремеслом — резьбой по нефриту, единственной технологией в городе, которое передавалось из поколения в поколение. Их сеть магазинов работала уже много поколений, но в тяжёлые времена магазинчики закрывались, и после всех трудностей их осталось всего три. Тогда было установлено правило, согласно которому управлять бизнесом будет только самый умелый мастер: чтобы ремесло не было утрачено.

Сейчас лучшим мастером являлся отец Дин Ханьбая — Дин Яншоу, — когда младший брат его отца — Дин Хокан — был намного слабее.

Дин Ханьбай был старшим сыном и внуком, и едва он научился ходить, сразу взял в руки нож для резьбы. С возрастом его талант исключительно приумножался, а решимости только прибавлялось. Достигнув апогея своего мастерства, он совсем забыл о слове «скромность». К тому же Дин Ханьбай довольно некстати в легкомысленном возрасте выбрал учёбу за границей, благодаря чему толком не учился и не получил знаний, а деньги были потрачены зря.

Он расстегнул рубашку и вошёл в дом, где всё напоминало о потраченных впустую деньгах: драгоценное фарфоровое блюдо из белой глазури*, благоухающая подставка под благовония с узорным рисунком из пары драконов и восьми триграмм**, а также висящее над прикроватной тумбочкой полотно в позолоченной бронзовой оправе, покрытое изображениями людей и животных.

*白釉 (báiyòu — байю) — глазурь, не содержащая красящих элементов оксида металлов, наносится на белую керамику и обжигается при высокой температуре в печи. Глазурь выглядит белой из-за отражения белого фарфорового тела.

**Восемь триграмм (八卦 — bāguà — багуа) — различные комбинации трёх линий двух форм: цельные (ян) и с пробелом (инь). С древних времён триграммы символизируют различные силы и комбинации этих сил, которые генерируют мир и всех существ в нём. Вместе триграммы символизируют всё мироздание.

Переодевшись и умывшись, Дин Ханьбай отправился перекусить. Его предки жили на широкую ногу, в комнатах всё звенело от количества украшений из нефрита, даже тара для хранения повседневных мелочей была украшена резьбой с изображением драконов и фениксов.

В наши дни все живут в квартирах и виллах, но члены семьи Дин по-прежнему жили вместе. Родители и тётя Ханьбая заняли переднюю часть дома, семья дяди — восточную, а в другой стороне дома, с садом, Ханьбай жил в одиночестве. К тому же носить фамилию Дин было той ещё головной болью: в стенах дома даже мозг начинал кипеть, поэтому, чтобы немного остыть, он занимался устройством сада, разводил цветы и ненавидел этот роскошный дворец*.

*四合院 [Sìhéyuàn — Сыхэюань] — буквально: «четыре с общим двором» — тип традиционной китайской застройки, при котором четыре здания помещаются фасадами внутрь по сторонам прямоугольного двора. По такому типу в Китае строились усадьбы, дворцы, храмы, монастыри и т. д. Обычно здания размещаются вдоль осей север-юг и запад-восток.

В глубине души Ханьбай испытывал пренебрежение, ведь каким бы большим и прекрасным не был двор, он уже не тот, что несколько поколений назад. Чем больше молодой мастер возился с садом, тем более тот становился безликим, будто не в силах противостоять тенденции к регрессу, и ранее энергичные попытки возродить его были лишь самообманом.

Ханьбай и сам хотел измениться, он понимал, что работа в управлении по вопросам культурного наследия вообще не имеет смысла.

Гостиная была залита светом, на большом круглом обеденном уже столе стояли четыре холодных и три горячих блюда, а на кухне всё ещё кипела работа. Дин Хокан наливал себе гаоляновой водки* — в день небольшую чашку, а в последние дни из-за жары лишь половину.

*白酒 (báijiǔ — байцзю) — традиционный китайский алкогольный напиток, «китайская водка» с содержанием спирта от 40 до 60%.

Дин Ханьбай подошёл к кухонной двери, принюхался и спросил:

— Мама, где мои куриные крылышки?

Цзян Шулиу спросила, помешивая вегетарианский суп:

— Цайвэй, где его куриные крылышки?

— Ой, они сгорели, я не уследила, — злорадствовала Цзян Цайвэй, поднимая крышку кастрюли. Отдала она все шесть обугленных крылышек. — Зарабатывая столько, тебе недостаточно есть изысканные блюда, жить будто в международном отеле, что за европейская кухня, наверное, специально такую дорогую еду выбрал.

Дин Ханьбай проглотил это, ему до смерти надоела болтовня сестёр. В день восемнадцатилетия, а потом все последующие годы его желания были одинаковыми: что Цзян Цайвэй как можно раньше выйдет замуж и уедет.

Ужин на столе был приготовлен на славу, и члены обеих семей начали трапезу: семья Дин Хокана, состоящая из трёх человек, двое сыновей Дин Эрхе и Дин Кейю — оба двоюродные братья по отцовской линии, сам Дин Ханьбай — единственный сын, который постоянно заставлял Дин Яншоу переживать, да так, что после его выходок страдал бессонницей.

— Да, кстати, дядя же уехал на шесть дней?

Место пустовало, Дин Яншоу отправился в Янчжоу, чтобы почтить память покойного друга Цзи Фансю, но даже если он проведёт у гроба покойного три дня, всё равно вернётся. Дин Ханьбай, жуя крылышки, подал голос:

— Господина Цзи всё равно уже похоронили, отцу не помешало бы отдохнуть в Янчжоу.

В глазах Цзян Шулиу читалось намерение его запугать:

— Какой отдых? После похорон он должен утешать членов семьи погибшего и узнать, чем помочь семье Фансю.

Дин Ханьбай не отставал:

— У них что, нет родни и друзей в Янчжоу? Вдобавок, учитывая возраст мастера Цзи, даже если у него нет детей, то точно были ученики, чем же они заняты? При его жизни получают образование, а после смерти заботятся о родственниках, если только они не настолько бессовестны и неблагодарны.

Цзян Шулиу не смогла переспорить его, поэтому просто положила в его тарелку побольше еды, чтобы ему было чем заткнуть рот.

Вечером, как только стало немного прохладнее, Дин Ханьбай прибирался в мастерской. Он никогда не следил за домашними делами: если упадёт стул — просто обойдёт его, чтобы не поднимать. Но мастерская была исключением из правил, он ни за что не позволял чужим дотрагиваться до неё, убирая в ней самостоятельно. Обычно он запирал двери и окна мастерской, забирая ключ.

Цзян Цайвэй всегда шутила, что у него там хранятся тысячи несметных сокровищ. Дин Кейю однажды влез туда из любопытства, просто желая полюбоваться, и в итоге был сброшен Дин Ханьбаем в бассейн. Тогда стояли холода, поэтому простуда затянулась на месяц.

В лунную летнюю ночь свет во дворе был мягким и кристально чистым. Дин Ханьбай весь в поту вышел из мастерской, держа в левой руке поднос с агальматолитом*. Умывшись, он сел на плетёный стул и, освещаемый лишь небольшой лампой, начал резьбу, используя самый маленький нож, оставляя на камне тонкие аккуратные линии. Стоит начать резьбу, как уже нет пути назад, изделие не терпело даже малейших ошибок.

*Агальматолит или камень личи — мягкий поделочный минерал со всевозможной цветовой гаммой оттенков: от белого до тёмно-красного. В народной медицине восточных народов камень используется в качестве болеутоляющего при сильных болях в суставах и остром ревматизме: резную фигурку или небольшой осколок камня просто прикладывают к воспалённому участку сустава.

Дин Ханьбай вырезал кисть Бодхисаттвы, держащую жезл, но ещё не приступил к мелким деталям. Зевнув, он бросил взгляд на луну, мысленно потешаясь над собой: «К чему спешка? Как бы хороша она не была, продать резьбу всё равно не получится. Просто вернись в дом и ложись спать».

В управлении по вопросам культурного наследия как обычно ничего не происходило, Дин Ханьбай пришёл пораньше, чтобы встретиться с заместителем куратора городского музея и обсудить уведомление о ближайшей поставке культурных реликвий, попутно определяя время, когда из управления придут для осмотра.

Дождавшись ухода руководства музея, прибыл Чжан Инь, при виде которого Дин Ханьбай тут же энергично встал:

— Председатель Чжан, ваша рубашка весьма неплоха.

Председатель выдавил из себя улыбку:

— Я носил эту рубашку всю неделю.

Дин Ханьбай не отставал:

— Вы же офисный работник, к чему такая беспечность?

Они двинулись к кабинету председателя, и когда Чжан Инь сел за стол, Дин Ханьбай тут же занял место напротив, как бы показывая, что у него есть к тому дело. Чжан Инь, спокойно выпрямившись, подвинул вперёд чайную чашку. Он рассчитывал на то, что Дин Ханьбай был самым младшим и ещё не подносил ему чай.

Дин Ханьбай был богат и вспыльчив, но не особо понятлив. Проведя взглядом от дна чашки до её края, он цокнул языком и вздохнул:

— Куплена в универмаге. Вам стоит зайти в наш магазин, я подарю вам одну.

Чжан Инь тяжело вздохнул, уже не желая наливать чай, но всё ещё не уделяя собеседнику должного внимания. Оперевшись о спинку стула, он спросил:

— Если ты по делу, то давай быстрее.

Дин Ханьбай поднял стопку бумаг с угла стола и вытащил своё заявление из самого низа:

— Я подал заявление на командировку в понедельник, а сегодня уже пятница.

— Неужели уже пятница? — Чжан Инь так не взял документ, положив обе руки на подлокотники стула. — Даже не обсуждается, я отправляю Лао Ши.

Дин Ханьбай сжал бланк:

— Руководителю Ши уже больше пятидесяти, и вы отправляете его так далеко? К тому же, судя по уведённой мною документации, я в этом разбираюсь и лучше всех окажу помощь в таком деле.

Чжан Инь, приподняв уголок рта, приподнялся:

— Понял ты или нет, у тебя нет полномочий решать этот вопрос, не надо притворяться, уж слишком много ты возомнил о себе, что, раз твоя семья — кучка каменщиков, то ты из особого круга?

В это время один за другим подошли работники, которые не могли удержаться от того, чтобы подсмотреть. Одни наблюдали за тем, как Дин Ханьбай наживал себе неприятности, беспокоясь за него, а другие злорадствовали из-за небольшой шумихи. Дин Ханьбай не обманул их ожиданий. Довольствуясь двумя настроениями окружающей его публики, он спокойно ответил:

— Можете не принимать в расчёт мои слова, но я так или иначе лучше этого руководителя. И нашей семье незачем высоко о себе мнить, даже если у нас останется последняя лавка, она всё равно будет лучшей на рынке. Какие-то каменщики? Я Дин Ханьбай, ты даже разбитый камень у меня позволить не можешь. — Ханьбай облокотился на спинку кресла, будто наслаждаясь прохладой, сидя на плетёном стуле. — А впрочем, ты забавный. Не справляешься с работой председателя, но считаешь себя специалистом. Даже если ты свалишь из офиса, то всем будет на тебя поебать.

Дин Ханьбай всего за несколько фраз покончил с Чжан Инем. Его утренний образ почтительного юноши вмиг исчез, теперь он — тот человек, который не позволит и слово сказать про статус своей семьи. Читатель может быть опечален его заносчивостью, но он был таким человеком: талантливым и дерзким, не только высокомерным, но и безрассудным.

Чжан Иню стало душно от гнева, ведь если он не отреагирует, то это нанесёт вред его положению. Дин Ханьбай никогда ему не нравился, за все эти полгода он немало его высмеивал, но это был первый раз, когда они поссорились.

Ум Дин Ханьбая был предельно чист, он осознавал всю ситуацию. Его подставка для канцелярии была стоимостью трёхгодовой зарплаты, когда это увидел председатель, то сразу спросил, откуда у того взялась подобная вещица. Фактически, это всё не важно, просто Чжан Инь одержим алчностью и завидует, что он не имеет возможности купить что-то подобное.

А самое главное: и Чжан Инь, и он интересуются антиквариатом, но в кругу антикваров было не без тех, кто смотрит на новичков, как на недоумков. А сейчас дилетант взирает свысока на новичка, который разбирается в своём деле намного больше.

Выругавшись и успокоившись, Дин Ханьбай непринуждённо встал, но на выходе задержался на мгновение:

— Раз уж не собираетесь одобрять мою заявку на командировку, значит, наверняка одобрите отпуск?

Чжан Инь даже не взглянул на него:

— Убирайся с глаз моих!

Дин Ханьбай ушёл. Сейчас Цзян Шулиу уже вернулась домой и вовсю будет ворчать, поэтому лучше просто поехать на рынок. Рынок оживал с четверга, выбор там был огромный, кто-то набирал побольше, кто-то выбирал тщательно, но все они были покупателями.

Перед каждым ларьком торговались люди. У Дин Ханьбая было с собой совсем немного денег, поэтому, слоняясь без дела, он забрёл в лавку с лесоматериалами, желая выбрать кусочек сандалового дерева для гравировки. Продавец отметил, что Ханьбай юн, хорошо одет и совершенно не похож на воришку, поэтому не стал докучать ему своим вниманием.

— Хозяин, это древесина сандалового дерева? — спросила девушка, стоящая у прилавка.

Хозяин лавки ответил:

— Это самый настоящий красный сандал, видите это прожилки? А если взять его в руки, то всё становится очевидно как день божий.

Девушка немного разбиралась в подобном:

— Сейчас продают много сандала, но почти всё — подделка. Я не могу быть уверена.

— Мы ручаемся за подлинность нашего сандала, даже более подлинный чем в лавках «Резьба по нефриту». — Хозяин лавки покрутил образец в руках. — Девушка, вы выбираете материал для изготовления аксессуаров или чего-то ещё? Сейчас очень популярны бусины из красного сандала.

Девушка тут же забыла о теме их разговора:

— Я планировала приобрести бусины в лавке «Резьба по нефриту», но готовый продукт слишком дорогой, и будет дешевле, если я куплю материал для их изготовления сама.

Дин Ханьбай планировал мирно наблюдать за происходящим, стоя в стороне, но собеседник действовал ему на нервы, поэтому он облокотился на прилавок и в открытую слушал. Хозяин лавки тем временем продолжал:

— Конечно, материалы в моей лавке лучше, чем в «Резьбе по нефриту». Честно говоря, у них такие высокие цены, но кто знает, не поддельный ли у них товар?

Дин Ханьбай решил вставить своё слово:

— Но там хотя бы не пытаются выдать крашеную древесину за красный сандал. — И обращаясь к девушке: — Нефрит — это нефрит, а сандал — это сандал, обойди хоть полмира, увидев настоящий, всё равно не ошибёшься. К тому же, несмотря на дороговизну, красный сандал очень ценится на рынке и растёт в цене, не прогадаете. — Закончив свою речь, Дин Ханьбай сразу ушёл, не дождавшись гневных речей хозяина.

На самом деле нефритовые лавки действительно были дорогими, иначе люди не смогли бы понять их ценность, но почему это стало таким популярным у всех и превратилось в нечто унизительное? Дела ведь идут плохо, лавок становится меньше, репутация копилась столетия, а рухнула за полгода.

Но Дин Ханьбай не мог смириться с тем, что упадок лавок произошёл не из-за какой-то нелепой ошибки с их стороны или плохого качества их товара. В последнее время сфера продаж стремительно развивались, появилось слишком много людей, стало производиться слишком много товаров, но нефритовые магазины не стали снижать критерии, оставшись малодоступными пониманию широкой публики.

Он растерял весь энтузиазм, купил кусочек древесины и отправился домой.

Выходные в доме всегда были шумными, оба брата уже вернулись домой, также прибыл Цзян Тинген — младший сын дяди Дин Ханьбая, и всё это семнадцатилетние или восемнадцатилетние парни, имеющие слабость к красоте и развлечениям. Они узнали, что сегодня прилетает Дин Яншоу, поэтому усердно готовились к его прибытию.

Дин Ханьбай сидел за столом и вырезал иероглиф, под распиленный брусок были подложены слои рисовой бумаги, на которых он писал кистью, а затем резал ножом заготовку. Трое братьев окружили его, заслоняя свет, и он с раздражением поднял голову:

— Вы что, в зоопарк пришли на обезьянок поглазеть?

Дин Эрхе, его ровесник, торопливо ответил:

— Не жалуйся, обезьянка. Мы просто хотим понаблюдать, окей?

Дин Ханьбай вновь опустил лезвие. При резке лишь его пальцы прикладывали силу, угол запястья оставался неизменным, прямая черта ложилась одним движением, точка за точкой, крючок за крючком, линии были глубокими, чёткими и ровными. Закончив иероглифы, он сдул опилки прямо на лицо этим троим.

Цзян Тинген без явного воодушевления отметил:

— Старший брат такой аккуратный, вряд ли мы сможем этому у него научиться.

Дин Ханьбай краем глаза увидел стоящий на столе арбуз:

— Принеси-ка мне из кухни тарелку льда, я хочу охладить его.

Цзян Тинген выбежал из комнаты, а Дин Кейю взял в руку тот кусочек древесины и начал его рассматривать:

— «Разноцветные облака»*. Брат, твоё имя, данное при рождении, своего рода шутка? Неожиданно, что ты не можешь с ним расстаться.

*Уюнь (五云) — «разноцветные облака» — счастливое знамение в Китае.

Дин Ханьбай зажал нож между пальцами, и, так и не дождавшись льда, взял со стола арбуз и ушёл. Выйдя из дома, сел на крыльцо и начал есть. После еды на арбузных корках он начал вырезать облака. Его настоящее имя — Дин Уюнь, он родился пятого мая, в праздник «двойной пятёрки», что означало удачу. Но когда обнаружился его талант резчика, едва он пошёл в среднюю школу, как отец тут же дал ему имя «Ханьбай».

Будь то антиквариат или нефрит. Дин Яншоу прожил свою жизнь смиренным человеком и превыше всего ценил своего сына, и данное тому имя было единственным проявлением высокомерия.

Кейю и Эрхе вышли на крыльцо. Второй язвительно сказал:

— Ханьбай, так ты будешь учить нас гравировке по дереву? Поторопись!

Находясь в приподнятом настроении, Дин Ханьбай бросил арбузную корку и нож, воскликнув:

— Но ведь у тебя такое дерьмовое имя!

Всем братьям Дин Яншоу также дал имена, они уже и забыли об этом, но не Ханьбай.

Пока они перекидывались колкостями, вошёл Цзян Тинген, которого отправили за льдом, но стоял он с пустыми руками:

— Мастер вернулся, и не один!

— Разве похороны — недостаточная проблема, что он решил ещё и кого-то с собой притащить? — Выругался Дин Ханьбай, Цзян Тинген обиженно стоял рядом с горшком, в котором рос бамбук:

— Они на переднем дворе!

Дин Ханьбай выбежал из сада и направился к переднему двору. Двери были открыты, лежащий на полу ковёр только придавал духоты атмосфере комнаты, однако новые украшения из белого нефрита манили прохладой.

Дин Яншоу разговаривал с Цзян Шулиу и даже не заметил, как вбежал его сын. Ханьбай не хотел ни с кем заводить беседу, но вдруг заметил мальчика, стоящего в гостиной.

Тот робко взглянул на него.

У Ханьбая в голове не укладывалось: «Зачем отец его привёз?» Как раз тогда, когда семья начала преуспевать в делах, он притащил из Янчжоу лишний рот, южного недоумка к ним, на север, где тот будет совершенно чужим.

Его окружили родственники, спрашивая:

— И кто это?

Дин Яншоу сразу поднял голову:

— Это ученик мастера Цзи, теперь он часть нашей семьи. Попридержи своё упрямство, я не потерплю, чтобы его обижали.

Дин Ханьбай спросил, не меняясь в лице:

— Как твоё имя?

Мальчик уставился на него, не моргая:

— Цзи Шенью*.

*Цзи (纪) — устои; порядок; дисциплина;

Шенью (慎语) — осторожные, осмотрительные речи.

«Так спокойно привести в дом постороннего, чтобы тот стал учеником и сыном?»

У братьев были свои догадки на этот счёт, но они не осмеливались показывать недовольство перед Дин Яншоу. И только Дин Ханьбай не умел держать язык за зубами, напрямую сказав, что у того неблагозвучное имя, а затем спросил:

— Отец, ты взял его в ученики?

Дин Яншоу кивнул в знак согласия:

— Да, он будет пятым и твоим младшим братом.

Цзи Шенью колебался, может ли он назвать его «шигэ»?

*Шигэ — старший соученик.

Неожиданно Дин Ханьбай посмотрел на него:

— Сяо Цзи, всем ученикам дают новое имя. Твоя кожа такая белая, практически прозрачная, я бы назвал тебя... Цзи Чжэньчжу*.

*Чжэньчжу (珍珠) — жемчуг.

Цзи Шенью только потерял своего наставника и приобрёл нового учителя. Он стоял в чужом доме, среди незнакомых людей, совершенно не понимая, рады они или презирают его.

Пекло солнце, улыбка Дин Ханьбая обжигала, а ему ничего не оставалось, кроме как кивнуть.

Немного матчасти:

Нефрит издавна настолько высоко ценился, благодаря своим свойствам, что был причислен к священным. Нефриту приписывают способность давать жизненную силу, крепкое здоровье и долголетие. Древние китайцы ценили нефрит дороже золота. Именно этот минерал считали национальным камнем Китая. Нефрит для китайцев был камнем Неба, Земли, Мудрости, Вечности, Бессмертия и всего самого важного и сакрального. С древности нефрит использовался как материал для орудий и инструментов, нефритом украшали дворцы и императорские гробницы, преподносили его в дар в знак уважения правителям других государств, изготавливали из нефрита знаки отличия. Представительницы императорской семьи носили восхитительные украшения с нефритом, тогда как простым китайским женщинам долгое время было категорически запрещено носить этот царственный камень. Любопытно, что у многих женщин в Китае в имени присутствует иероглиф «нефрит».

Что же такое нефрит и почему он так ценен — этот уникальный камень?

Китайская культура нефрита насчитывает десять тысяч лет. В переводе с китайского иероглиф 玉 «юй» означает «драгоценный», «благородный», «чистый», т. е. указывает на определённый вид энергии, а не на вещество. К изделиям из нефрита 玉器 «юй ци» с давних времён и до наших дней отношение особое, возводящее их в ранг предметов таинственных и непостижимых.

Нефрит описывается как самый красивый камень, обладающий пятью достоинствами: упругостью, маслянистым блеском, богатством цветовых оттенков и внутренним узором, плотностью и прозрачностью, долготой и приятностью звучания. Китайские философы приписывали нефриту пять достоинств, отвечающих основным душевным качествам человека: мягкий блеск нефрита олицетворяет милосердие, его твёрдость считаются символами умеренность и справедливость, Полупрозрачность нефрита — это символ честности, а чистота — воплощение мудрости. Даже то, что цвет нефрита может меняться, считалось олицетворением мужества.

Сейчас пользуются спросом нефритовые изделия в виде символов, несущих в себе определённые значения. Старинные китайские поделки из нефрита практически всегда имеют определенное символическое значение. Так, например, цветущий персик символизирует долголетие, а олень указывал на благородное происхождение владельца такой броши.

Внимание! Этот перевод, возможно, ещё не готов.

Его статус: идёт перевод

http://tl.rulate.ru/book/48282/2764036