Готовый перевод Sui Yu Tou Zhu / Бусины из битого нефрита: Глава 45.Примирение

С приближением китайского Нового года три лавки «Резьба по нефриту» на время закрылись, а семья Дин, напротив, стала более занятой. Их три двора были просторными, на уборку требовалось немало сил. Дин Яншоу специально встал пораньше, открыл ворота и внезапно был напуган четырьмя или пятью мужчинами снаружи.

— Кого вы ищете? — спросил он.

Главный сказал:

— Мы ищем Дин Ханьбая.

Дин Яншоу закипел: только оставил сына без присмотра, и вот уже какие-то люди обивают порог его дома. Он задумался: Ханьбай, транжиря деньги, задолжал ростовщикам или кого-то оскорбил в своём высокомерии?

Главный добавил:

— Босс Дин нанял нас для уборки и попросил прийти пораньше.

У Дин Яншоу отлегло от сердца, и он впустил этих людей во двор делать свою работу. А их наниматель ещё крепко спал, свернувшись посреди кровати, обнимал тёплого партнёра и видел десятый сон. Спустя долгое время человек в его объятиях шевельнулся и во сне сладким и мягким голосом крикнул: «Сломано, сломано!»

Дин Ханьбай открыл глаза:

— Что сломано?

— Высококачественный красный балин сломан... — как в тумане произнёс Цзи Шенью.

«Не ожидал, что он ещё помнит о том балине», — улыбнулся Дин Ханьбай. Услышав движение во дворе, он накинул на плечи одежду и вышел. Увидев работающих парней, сказал:

— Потише, тут ещё спят.

Распорядившись таким образом, он вернулся обратно. Цзи Шенью уже проснулся и изо всех сил пытался самостоятельно сесть.

— Я тут, я уже тут, — Дин Ханьбай оставил свои манеры молодого господина и стал выполнять роль слуги: поддерживал, не отводил глаз, больше всего боясь, что что-то не так.

Цзи Шенью сел на край кровати и, опустив голову, медленно оделся, доверху застегнув все пуговицы, чтобы прикрыть следы. Дин Ханьбай не мог не думать о вчерашнем. Он присел на корточки, чтобы надеть носки младшему. Прошлой ночью он настолько жаждал секса, что каким-то образом сжал эту лодыжку так, что образовался широкий синяк.

Он поднял голову и спросил:

— Внизу болит?

Цзи Шенью опустил взгляд и покрутил головой:

— Нет.

— Тогда в следующий раз сможем снова это повторить?

Цзи Шенью приставил ногу к середине груди Дин Ханьбая, повёл выше и пальцами слегка надавил на его кадык.

— Бесстыжий, — выругался он. Но одного ругательства тут явно было недостаточно, и после некоторых раздумий он выдавил ещё одну фразу: — Настоящий наглец.

Парень, убирающий во дворе, полюбопытствовал:

— Босс выглядит таким молодым, а уже женат?

— Спят в одной комнате — безусловно, это жена, — сказал другой.

Дверь со скрипом открылась, Дин Ханьбай и Цзи Шенью один за другим вышли наружу: один остался контролировать работу, другой пошёл есть в передний двор. Несколько работников переглянулись: оказывается, это была не жена. Они не ожидали, что богатые люди тоже спят, ютясь в одной комнате. В этот момент у них на душе стало гораздо спокойнее.

Много лет Дин Ханьбай жил так: хоть и любил бездельничать, однако не выносил скуки. Поэтому вскоре он отправился искать Чжан Сыняня. Учитель и ученик вдвоём пришли на своё старое место и теперь неспешно бродили по антикварному рынку.

Во время китайского Нового года продавалось множество произведений каллиграфии и живописи: как халтурных, так и поистине искусных работ. В любом случае все вместе они создавали весьма привлекательный антураж. Дин Ханьбай молча слушал, на что следует обращать внимание при распознавании оригинальных каллиграфии и живописи, а Чжан Сынянь последовательно ему об этом рассказывал.

Внезапно остановившись, Чжан Сынянь заметил:

— Эта репродукция неплоха.

«Путешествие к горе Чжуннань» Линь Сань. Перед тем как ослепнуть, старику посчастливилось увидеть оригинал. С тех пор прошло много лет, и воспоминание об этом заставило его почувствовать разочарование. Дин Ханьбай, стоя рядом, сказал:

— Мне очень нравятся стихи на ней.

— Нравится, так покупай. Разве не в этом заключён смысл бизнеса?

После покупки этой картины им больше не встретилось ничего, что пришлось бы по душе, но было весело тщательно выбирать. Пока Дин Ханьбай отдыхал здесь, Цзи Шенью на улице Мяоань хлопотал в поте лица, помогая Лян Хэчэну прибираться.

В эти дни он больше ничего не делал, кроме как наводил чистоту.

Растения увяли. Хоть Цзи Шенью и хотел их спасти, но был вынужден пойти купить ещё несколько горшков с цветами.

— Учитель, почему вы их не поливаете? — бубнил он. — И на стенах такой толстый слой грязи. Может, покрасить? На окнах ещё больше, да и шпаклёвка пожелтела, даже шторами не закроешь.

Он продолжал говорить, пока чайник не закипел, и ушёл налить воды Лян Хэчэну, чтобы запить лекарства. Лян Хэчэн только что встал с постели, на нём была просторная одежда, из-за чего он чувствовал себя слабым.

— Неважно, принимаешь лекарства или нет, это бесполезно, — сказал старик.

— Тогда полезно ли будет съесть куриного супа? — Цзи Шенью сварил его вчера вечером, одной кастрюли хватило на три порции. Учитель и тётя взяли по одной, а третью он принёс Лян Хэчэну.

— Ладно, я съем куриный суп. Прекрати суетиться и достань из сундука пару образцов каллиграфии и живописи.

Эти экземпляры предназначались для обучения. Цзи Шенью поспешил на поиски в прихожую и нашёл семь-восемь свитков, аккуратно сложенных во флисовый мешок. Он размышлял: каллиграфия и живопись — самое трудное для копирования; возможно, Лян Хэчэну недостаёт мастерства в этой сфере, и именно поэтому они лежали на дне ящика.

Снаружи царила атмосфера новогодних праздников, а старик и юноша закрылись в комнате и начали обучение. Пока Лян Хэчэн в полузабытьи ел суп, Цзи Шенью раскрыл самую большую картину. Она развернулась от изголовья кровати до изножья и при этом свисала аж до пола.

— Такая длинная? — он был слегка удивлён, но затем впал в шок, прочитав: «Картины Чжоу Цзиньтан и хроники Чжоу Цзиньтан». Настоящее национальное достояние длиной более десяти метров?!

Оригинал картины уже давно находился в музее, Цзи Шенью не ожидал, что кто-то сможет её срисовать до такой степени точно. Глядя на печать, на линии и штрихи, он не мог налюбоваться, ему оставалось только вздыхать от восхищения. Он в оцепенении поднял взгляд, прожигая дыру в Лян Хэчэне.

Лян Хэчэн сказал:

— Это не я нарисовал, а Фан Хуайцин. Тогда я принял его потому, что он превосходно рисовал.

Цзи Шенью вспомнил о Фан Хуайцине, и удивление сменилось сожалением. Возможно, Лян Хэчэн хотел показать блестящие навыки своего бывшего ученика, но, какими бы классными они ни были, всё это уже в прошлом: обе руки отрезаны до запястья. После невероятных мучений «бог живописи» превратился в калеку, который поесть и попить не сможет без помощи второго лица. Эта боль будет сопровождать его до конца жизни.

С древних времён герои дорожили героями, и Цзи Шенью чрезвычайно сожалел. Он сидел на коленях около кровати и внимательно рассматривал: цвет и фактура холста были подделаны крайне реалистично, даже в дефектах нельзя было увидеть рукотворность. Он спросил:

— Учитель, как появилась эта маленькая дырочка?

— Скорее всего, её прогрызли личинки из пакетов с червивыми рисом и мукой.

Цзи Шенью рассмеялся, но после его улыбка застыла.

— Учитель, почему вы так сильно потеете? — он внезапно с волнением поднял руку, чтобы вытереть щёку Лян Хэчэна. Просунув затем её под одежду, Шенью обнаружил, что вся пижама была насквозь пропитана потом.

— Учитель, вам жарко?

— Мне холодно...

— Учитель, вы плохо себя чувствуете? Ложитесь! — крикнул он и пошёл за полотенцем.

Лян Хэчэн тяжело опёрся об изголовье кровати и попытался поставить на стол оставшиеся полтарелки куриного супа. Край стола шатался, и не получалось крепко поставить, поэтому он потратил много усилий. Шенью как раз нёс тазик с горячей водой, как вдруг из комнаты послышалось: «Бац!» Что-то разбилось.

Маленькую тарелку всё же не получилось поставить на стол, она разбилась, и осколки разлетелись по всему полу. Иссохшее тело Лян Хэчэна наклонилось, его глаза побелели, и он потерял сознание. Перепуганный Цзи Шенью схватил его, щупая пульс. Здесь не было телефона, поэтому не оставалось ничего другого, кроме как взвалить Лян Хэчэна на спину и выбежать из дома.

Этим не таким уж и длинным переулком юноша проходил неоднократно, но именно в этот раз он, казалось, не имел конца и края. Шенью полпути нёс на себе учителя и их общие сбережения. Он взял такси и помчался в больницу. Врач забрал пациента, и Шенью отступил в сторону, сползая на пол.

Подошедшая медсестра спросила:

— Это вы член семьи больного?

— Я, — ответил Цзи Шенью.

Он расписался, заполнил бланк согласия на госпитализацию и после того, как закончил, снова осел на пол. Его одежда всегда чистая, он не чавкает за едой и каждый день прибирается в комнате... Он, обычно такой аккуратный, прямо сейчас не обращал внимания на свой внешний вид, оцепенев на месте.

У Лян Хэчэна рак лёгких, он знал об этом уже в тот день, когда они познакомились.

Болезнь неизлечима, смерть не за горами, это он тоже понимал.

Цзи Шенью всё это знал и, более того, понимал, что рано или поздно настанет день, когда придётся отправить в последний путь старика. Но для него случившееся всё равно оказалось неожиданностью. Он чувствовал, что ещё слишком рано. Зимой, в китайский Новый год, много стариков умирало, но он считал, что Лян Хэчэн сможет продержаться.

Прохладный кафель нагрелся от его тела. Цзи Шенью хотел, чтобы самый надёжный Дин Ханьбай составил сейчас ему компанию, но не осмеливался уйти. Вот появился человек, который попал в аварию, затем ушёл другой, раненный в драке. Наконец выкатили Лян Хэчэна.

Цзи Шенью вздохнул с облегчением и наклонился к краю кровати, чтобы осмотреть его. Полдня он держал руку Лян Хэчэна, незаметно поглаживая его шесть пальцев. Старик крепко спал, будто и не болел.

В палату заглянул врач, желая поговорить о состоянии больного с родными.

Цзи Шенью спросил:

— Доктор, состояние довольно плохое, так ведь?

Увидев молчаливое согласие врача, он уклонился от дальнейшего разговора:

— Я позже зайду в ваш кабинет, подождите пока, — он вдруг испугался, не осмеливаясь перед самим собой прояснить ситуацию. Попросив медсестру присмотреть за больным, он в спешке покинул больницу.

Антикварный рынок кишел людьми. Цзи Шенью вышел из машины и направился вглубь рядов, всматриваясь в беспрерывный поток людей, от которого рябило в глазах.

— Шигэ, шигэ!.. — кричал он. Люди вокруг него оглядывались, но чуть дальше голос уже не было слышно.

Дин Ханьбай прямо сейчас заприметил одно иностранное изделие. Когда он учился за границей, видел много таких и не интересовался ими, но в данный момент почувствовал, что оно ценно. Чжан Сынянь присел рядом на корточки и сказал:

— У моей бабушки раньше была пара похожих флаконов для духов с позолоченными ручками в форме лебедей.

Дин Ханьбай предполагал, что у этого человека предки были не просто богатыми, а, должно быть, государственными служащими, и спросил:

— Что стало с этими вещами?

— Отдали моей тёте. Её семья тогда уехала на Тайвань, и больше мы с ней не связывались.

Они оба ничего не замечали и болтали перед лотком, преграждая путь остальным, а встали, только когда их прогнал продавец. Дин Ханьбай держал в руках «Путешествие к горе Чжуннань» и слышал, будто кто-то вдалеке зовёт его. Он внимательно прислушался: казалось, что это голос Цзи Шенью.

Возможно, это вправду была одержимость любовью, раз после разлуки всего на полдня у него появились слуховые галлюцинации. Он покачал головой и мысленно усмехнулся, ощущая себя размазнёй. Однако, снова повернувшись, сквозь толпу Дин Ханьбай вдруг увидел самого важного для себя человека. Он тут же бросил картину Чжан Сыняню и со всех ног побежал вперёд.

Голос Цзи Шенью охрип. В какой-то момент юноша стал падать, но был вовремя пойман бросившимся к нему Дин Ханьбаем.

— Почему ты здесь? Гуляешь? — Дин Ханьбай расслабленно улыбнулся, но заметил, что с выражением лица Цзи Шенью что-то не так. — Что такое, что-то случилось?

Цзи Шенью с тревогой произнёс:

— Учитель Лян потерял сознание, и его положили в больницу.

Старик и двое юношей без лишних слов направились прямиком в больницу. Чжан Сынянь, уже в машине, смотрел на пейзаж и недоумевал, почему он в неё сел? Зачем он поехал посмотреть на этого старого хрыча?

Когда они добрались до больницы, Лян Хэчэн уже очнулся и был очень слаб. Кажется, ему было трудно дышать.

— Учитель, как вы? — Цзи Шенью приблизился и прислушался к бормотанию Лян Хэчэна.

Лян Хэчэн заявил, что с ним всё в порядке и он всё ещё может съесть тарелку цзяоцзы* в канун Нового года.

Цзяоцзы — китайские пельмени.

Двое юношей охраняли кровать: один слева, другой справа. Чжан Сынянь, войдя в палату, не проронил ни слова и теперь расхаживал у изножья кровати. Спустя долгое время Дин Ханьбай сказал:

— Учитель, от ваших блужданий у меня голова закружилась, пожалуйста, остановитесь на минутку.

Чжан Сынянь слегка сконфузился:

— Что я вообще тут делаю? Я возвращаюсь домой вздремнуть! — Но когда он развернулся, чтобы уйти, с койки раздался сильный приступ кашля, будто духи стискивали шею. — Так дохая, ты выкашляешь свои лёгкие!

Лян Хэчэн, сгорбившись, облокотился на изголовье кровати:

— Это кашель умирающего человека, я назло передам тебе неудачу.

Чжан Сынянь снова обернулся:

— Объясни, какая польза создавать так много изделий? Чтобы есть деликатесы или кататься на кадиллаке? Ты болен как восьмидесяти-девяностолетний старик, почему поздно обратился за лечением?!

Лечись не лечись, а на самом деле все знают, что, какой бы ни была длинной жизнь, однажды приходит смерть.

После снова наступило молчание, Цзи Шенью налил стакан тёплой воды и нарезал яблоко, позволяя обоим учителям коротать время. Он подмигнул Дин Ханьбаю и уже собирался найти врача, чтобы послушать его рекомендации. Но Лян Хэчэн остановил его:

— Позови доктора сюда, я тоже послушаю про своё состояние.

— А что с состоянием? Вы просто плохо отдохнули, не стоит беспокоить доктора, — сказал Цзи Шенью.

Лян Хэчэн горько улыбнулся. Когда приходил его ученик, он демонстрировал бодрость духа, встречая его. А когда тот не приходил, старик желал лишь лежать на кровати. Утром он не мог встать, ночью не получалось заснуть, одежды казались тяжёлыми. Опухоль постоянно разрасталась, из-за чего его живот вздувался.

Дин Ханьбай и Цзи Шенью не стали звать врача, а просто опустили головы, притворившись мёртвыми. Спустя время Чжан Сынянь не вытерпел и вздохнул:

— Я позову. Бесполезно скрывать это, все люди сталкиваются с трудностями, так чего бояться?

Доктор длинно объяснил ситуацию профессиональными терминами, затем сказал несколько утешительных слов. В традиционном понимании это означало, что уже ничем не помочь, болезнь неизлечима, пациент и его семья должны быть моральны готовы.

Чжан Сынянь снова стал расхаживать, Дин Ханьбай утешал, но также понимал, что это не поможет. Сидя рядом с кроватью, Цзи Шенью протянул руку под одеяло и крепко сжал правую руку Лян Хэчэна. Шевельнув своими тонкими губами, он беспомощно пробормотал: «Учитель».

Он уже проходил через подобный опыт: Цзи Фансю, будучи при смерти, несколько раз терял сознание и впадал в шок, а когда в самый последний раз закрыл глаза, Цзи Шенью находился рядом. Шенью уже видел смерть, но это не значит, что у него есть храбрость вновь встретиться с ней.

Юноша закрыл руками лицо, стиснул зубы и сжал губы, стараясь не расплакаться. На лбу слегка проступила вена, и от сдерживания слёз покраснело лицо. Дин Ханьбай в попытке утешить позвал его по имени, прося не принимать всё близко к сердцу.

Смертельная болезнь неизлечима, оттягивай не оттягивай. То, что этот день настанет, было ожидаемо.

Цзи Шенью ещё отчаяннее сжал зубы, пряча лицо и пытаясь подавить боль в сердце. Он всхлипнул. Если бы здесь присутствовал только он один, то мог бы взять себя в руки и при этом имел бы силы утешить Лян Хэчэна. Но рядом был Дин Ханьбай, который к тому же утешал его, поэтому Шенью не смог подавить эмоции.

Находясь перед двумя пожилыми мужчинами, Дин Ханьбай понимал, что нужно сдерживаться. Но в мире так много ситуаций, когда непременно следует помочь, поэтому он всё-таки решил последовать велению своего сердца.

— Чжэньчжу, не грусти слишком сильно, — прошептал он, обойдя вокруг и становясь рядом с Цзи Шенью.

Он обнял его, погладил по голове и похлопал по плечам.

— Плакал? — Дин Ханьбай слегка нагнулся, чтобы задать вопрос, ему так и хотелось поцеловать Цзи Шенью. — Дай взглянуть, всё ли в порядке с твоим прекрасным личиком. Давай выйдем умоемся, заодно купим немножко поесть учителям.

Цзи Шенью кивнул с печальным видом, повернул голову и уткнулся в живот Дин Ханьбая. От рубашки пахло мылом, но в сочетании с запахом спирта вокруг смесь получалась такой же сильной, как слезоточивый газ. Дин Ханьбай обнял его, вытер ему лицо и прошептал:

— Твои слёзы заставили меня растеряться, утешать я тоже не умею.

Дин Ханьбай вышел, обнимая Цзи Шенью. Они направились вдоль по коридору, чтобы купить еды.

В палате стояла гробовая тишина, Чжан Сынянь быстро оглянулся, встретился глазами с Лян Хэчэном и снова отвернулся. Он медленно бродил по палате и в итоге не стерпел:

— Я только на один глаз слеп, а они приняли меня за глухонемого?

«Прекрасное личико», «растеряться», «утешать»... Аж зубы свело!

Вскоре Дин Ханьбай и Цзи Шенью вернулись с контейнером для еды. Ханьбай осторожно держал младшего, рука стискивала худое плечо. Они глядели друг на друга, стоя рядом, и в глазах обоих читалась ласка.

Двое стариков вздрогнули с головы до пят. Лян Хэчэн тяжело закашлял:

— Шенью, подойди!

Чжан Сынянь был в ярости:

— Где вас носило, что вы покупали?!

Атмосфера была довольно странной. Все четверо сели за стол перекусить. Цзи Шенью поднял голову и увидел, как Чжан Сынянь исподволь мерит его взглядом. Дин Ханьбай передал рисовую кашу Лян Хэчэну и вдруг обнаружил, что у человека, который скоро умрёт, взгляд свиреп, как у Юйчи Гуна*.

Юйчи Гун — генерал династии Тан.

Он подумал про себя: неужели так быстро наступило временное улучшение перед смертью?

По окончании быстрой трапезы Цзи Шенью был твёрдо схвачен правой рукой с шестью пальцами — будто из опасения, что его похитит кто-то другой. А Дин Ханьбая безжалостно оттащил в сторону Чжан Сынянь.

Чуднáя обстановка... длилась до самого вечера. Перед уходом Дин Ханьбай нанял сиделку на ночь, не разрешая остаться Цзи Шенью. Младший волновался, к тому же сейчас было бы хорошо провести вместе хоть немного больше времени.

Дин Ханьбай поднял его и тихим голосом сказал:

— Завтра утром снова придёшь. Учитель Лян вечером ляжет спать, а когда проснётся днём, ты уже будешь рядом и сможешь ухаживать за ним, ладно?

Цзи Шенью молчал, слушая слова Дин Ханьбая. В нём логика боролась с чувствами. Тихий голос старшего становился всё ниже, а рука переместилась на ладонь. Дин Ханьбай проявлял бесконечное терпение и был горячей, чем та каша, которую они только что съели.

Чжан Сынянь держался как мог, но в итоге не вытерпел и закричал:

— Если ты так ласково утешаешь своего шиди, то в будущем, уговаривая жену, ты станешь слизняком!

Лян Хэчэн сопротивлялся:

— Мой ученик не нуждается в том, чтобы его утешали!

Манеры старшего поколения действительно были жестокими. Выгоняя Ханьбая с Шенью за дверь, старики подталкивали их с такой неприязнью, будто и смотреть на них не желали. Когда те двое обескураженно удалились, Чжан Сынянь вернулся к кровати и уставился на Лян Хэчэна, внимательно его рассматривая.

Пройдя через невзгоды и испытав серьёзные удары судьбы, сейчас эти старики совершенно не волновались о смерти. Мысли их были сосредоточены на двух воркующих учениках.

— Я прожил большую часть своей жизни в богатстве, видя красивых мужчин и женщин, а когда разорился, также встречал и разведённых, но никогда не видел, чтобы один мужчина так общался с другим мужчиной, — Чжан Сынянь пока ещё не пришёл в себя, он хмурился и возмущался.

Лян Хэчэн испытывал невыносимую боль, однако у него тоже бегали мурашки по коже. Он задумчиво произнёс:

— Это не совсем правильно...

Чжан Сынянь поддакивал:

— Определённо неправильно. Эти двое... — он внезапно вспомнил сцену на антикварном рынке, когда Дин Ханьбай отбросил картину, увидев Цзи Шенью: его радостное выражение лица, искренний и пылкий взгляд...

Двое стариков неотрывно глядели друг на друга, мозг каждого усиленно работал: соученики жили под одной крышей, каждый день с утра до ночи проводили вместе, восхищались мастерством друг друга, к тому же были хороши собой и как раз находились в пубертатном возрасте...

Вспомнились их манера речи, настроение, выражения лиц, жесты... Связав всё это воедино, эти двое оказались окончательно ошеломлены.

Лян Хэчэн открыл рот первым:

— Кошмар!

Чжан Сынянь поспешил прокомментировать:

— Определённо, это твой ученик соблазнил моего ученика. Ты коварный старый лис, поэтому он — маленький лис-совратитель!

Лян Хэчэн рассердился:

— Чушь! — Ранее Цзи Шенью первым разгадал личность Дин Ханьбая и ни в коем случае не желал встречаться с ним. Должно быть, Дин Ханьбай вынудил его. Лян Хэчэн продолжил: — Твой ученик — человек невысокой морали. Всё делает нагло и бесцеремонно. А иначе как бы ты смог с ним поладить?!

Чжан Сынянь мгновенно сел:

— Я-то слепой, но и ты тоже? Только что кто кого успокаивал? Пусть даже мой ученик так бесстыден перед другими, но в остальном, возможно, почтителен и проявляет уважение. Это точно твой ученик соблазнил его!

Лян Хэчэн от боли потерял дар речи и почти перестал дышать. Он выпрямился и не забыл ответить:

— Моему ученику всего лишь шестнадцать лет. Помимо обучения мастерству, он учится в школе и больше ни в чём не разбирается. Зато я слышал, что твой ученик обучался за границей, а в иностранном образовании много чему обучают, и кто знает, чему он там научился.

Крики становились всё громче. Медсестра распахнула дверь, прервав их.

— Чего шумите? Будьте потише.

Двое стариков извинились и закрыли рты, словно послушные внуки. Когда дверь закрылась, они снова пристально посмотрели друг на друга: один полуслеп, у другого шесть пальцев, один кое-как влачит жалкое существование, а другой доживает свои последние дни. Они одновременно протяжно вздохнули.

Чжан Сынянь заприметил на столе картину и про себя отругал Дин Ханьбая за небрежность. Он раскрыл её, позволяя Лян Хэчэну посмотреть на «Путешествие к горе Чжуннань». Они временно забыли о других вещах и, держа полотно на свету, поочерёдно комментировали уровень срисовки.

Рассмотрев картину и прочитав стих, Лян Хэчэн сказал:

— У меня в жизни было много неприятностей: меня обворовывали, я бегал по всему свету и могу сказать, что деньги — настоящие сукины дети. Я понял это в то время.

— Деньги всего лишь сукины дети? Да если бы не деньги, разве мой отец был бы забит до смерти? Моя семья разбросана по миру, а я к тому же ослеп на один глаз.

Лян Хэчэн кивнул:

— Мои руки не лучше. Будто шрамов от мозолей было недостаточно, образовались ещё и волдыри от соприкосновения с щелочной глазурью. Однако и я получил свою порцию славы. Когда я был умелым, кто не знал о Шестипалом?

Чжан Сынянь усмехнулся:

— Слава? Было время, когда трёх дворов дома семьи Дин не хватило бы, чтобы разместить кареты моей семьи. У кого в жизни не было порции славы?

Ответ Лян Хэчэна прервался из-за кашля. Чжан Сынянь наклонился к нему, чтобы помочь. Они были близко, и две пары тусклых глаз встретились. Невозможно было однозначно сказать, кто из них прошёл через больше превратностей жизни. Отведя глаза, они продолжили рассматривать картину.

Стояла такая тишина, будто они не дышали.

Больше не было криков, они впервые в жизни были настолько спокойны.

Спустя очень долгое время Лян Хэчэн пробормотал:

— Я скоро умру.

— Каждый умрёт. Когда-нибудь любому нужно научиться ходить, выучиться в школе, вступить в брак и родить ребёнка, то же самое касается смерти. Когда-нибудь всё закончится, вот и всё.

Лян Хэчэн хрипло и неспешно рассмеялся. Чжан Сынянь засмеялся вслед за ним — иронично, понимающе и немного утешающе. Эта картина была неплохой: хорошо прорисована гора Чжуннань, да и стих сверху тоже был удачен. Она им очень понравилась.

— Вот и всё, — пробормотал Лян Хэчэн. — Перед смертью ты преподал мне урок. Выходит, я проиграл?

— Ничья. Иначе это никогда не закончится.

И снова они рассмеялись, вместе свернули картину, оставив на виду только последнее предложение. Остановились, взглянули и отложили картину. Ничто больше не было важно. Хорошее, плохое, великие радости и великие печали, — сейчас, пред ликом смерти, что из этого могло иметь значение?

Ничто.

Даже если жизнь готова оборваться, их уже ничего не страшит.

Внимание! Этот перевод, возможно, ещё не готов.

Его статус: идёт перевод

http://tl.rulate.ru/book/48282/3372828