Готовый перевод Sui Yu Tou Zhu / Бусины из битого нефрита: Глава 46. Быстрей смотреть, как Дин Ханьбай режет курицу

Канун Нового года нельзя считать чем-то незаметным: слышны звуки салюта, видны красные бумажные фонари, кругом полно арахисовых козинаков, повсюду проступает новогодняя атмосфера. Семья Дин большая, каждую новогоднюю ночь она обязательно собирается вместе и накрывает праздничный стол.

На кухне было тесно. Дин Кейю резал мясо, Цзи Шенью месил тесто, да и остальные — и старшее, и младшее поколение — были заняты своими делами. Послышался звук торопливых шагов. Все подняли головы и увидели Дин Ханьбая, мчавшегося с закатанными рукавами и всего в куриных перьях.

Цзян Цайвэй спросила:

— Что ты делаешь?

— Твоя сестра попросила меня зарезать курицу, а куры разбежались по всему двору, — Дин Ханьбай отложил нож и вымыл руки.

Цзи Шенью тоже задал вопрос:

— Значит, не будешь резать?

Ханьбай пристально рассматривал его: на талии завязан фартук, а пара белых рук месила тесто, причём нельзя было отличить, что из этого кажется более нежным.

— Зарежу. Ты идёшь со мной, — несмотря на то, что вокруг было полно народу, его сердце заколотилось, а глаза зацепились за младшего. — Я не привык пользоваться кухонным ножом, зато хорошо владею резцом.

Все братья прекратили работать и дружно пошли во двор смотреть, как Дин Ханьбай будет резать курицу. В канун китайского Нового года по чистому квадратному двору, полному деревьев и цветов, расхаживала, то расправляя крылья, то клюя землю, толстая и сильная старая курица с коричневыми перьями, противостоящая Дин Ханьбаю.

Дин Ханьбай, чтобы зарезать курицу, надел выглаженную белую рубашку. Ткань была тонкой, но он будто не чувствовал холода. Всё его тело напряглось. За спиной он держал ту руку, в которой был зажат резец с вытянутой ручкой и лезвием не более сантиметра длиной.

— Тсс, — он подошёл ближе.

С этой курицей было нелегко справиться, она кудахтала и проворно бегала по всему двору. Дин Ханьбай, человек с каменным сердцем, догнал её, ногой подбросил беглянку в воздух и схватил за крылья.

— О!.. — хором воскликнули трое зрителей. Они не разглядели, как Дин Ханьбай зарезал птицу, лишь увидели струю куриной крови более метра длиной.

С лезвия текла кровь, порез был очень, даже слишком глубокий. Голова курицы качнулась несколько раз и окончательно оторвалась, упав на каменную плитку. Цзи Шенью разинул рот, ему вспомнилось, как он сам порезал хулигана, но скорость и сила рук Дин Ханьбая превышали его тогдашнюю реакцию в несколько раз.

Прежде чем все успели прийти в себя, Дин Яншоу выбежал и закричал:

— Гадёныш! Прибери мой двор!

Парни разбежались на все четыре стороны, Дин Ханьбай остался стоять посреди двора один-одинёшенек. Он поднял глаза и увидел, что Цзи Шенью по-прежнему спокойно сидит на веранде. Он спросил:

— Почему ты не вернулся, чтобы месить тесто?

— Других ты не волнуешь, а меня волнуешь, — ответил Цзи Шенью.

— Я выглядел круто, когда зарезал курицу?

— Круто. Может, в следующем году зарежешь свинью? — воодушевлённо предложил Шенью.

Дин Ханьбай медленно приближался. Он дошёл до веранды и посмотрел на Цзи Шенью, держась за перила.

— Зарезать свинью? Хочешь моей смерти? Как я смогу это сделать?

Вечером вся семья собралась за столом: ели вкусные блюда и распивали маотай, у каждого покраснело лицо. Дин Ханьбай и Цзи Шенью, вернув себе ясность ума после трапезы, взяли порцию цзяоцзы и пошли в больницу проведать Лян Хэчэна.

В больнице царила тишина. Неожиданно в палате уже оказались расставлены алкоголь и закуски, а Чжан Сынянь и Лян Хэчэн выпивали вдвоём. Эти два жалких старика, один бесполезный, а другой смертельно больной, собрались вместе по случаю праздника.

Цзяоцзы были разложены, звякнули бокалы, перекликаясь с вечерними фейерверками, и Дин Ханьбай заключил:

— Вы двое помирились.

Лян Хэчэн возразил:

— О хороших отношениях и речи быть не может, осталась только ненависть.

— Ненависть или нет, но ты всё равно меня не переживёшь, — присоединился Чжан Сынянь.

Подавившись, Лян Хэчэн смог издать только несколько звуков. Его шестипалая правая рука не могла удержать цзяоцзы. Цзи Шенью кормил его, и старик прошептал:

— Цзяоцзы — хорошая закуска. Съел одну штучку, запил рюмкой, и никаких сожалений.

— Учитель, съешьте ещё один, — сказал Цзи Шенью.

Лян Хэчэн посмотрел на него и отрицательно покачал головой. Это тело не могло вместить много еды, да и боль подавляла голод. Цзи Шенью не плакал, не вздыхал и не говорил ничего удручающего. Вместо этого улыбался и раз за разом гладил тот лишний мизинец.

Чжан Сынянь сказал:

— У твоего учителя есть прозвище — «Руки мертвеца».

Цзи Шенью слышал об этом от Фан Хуайцина, а ещё знал, что Чжан Сыняня называли «Глаза беса». Обиды, вражда и соперничество прошлых лет — всё размылось. Даже если фейерверки за окном подобны огням, они не могут осветить чётко.

Вернулись они только глубокой ночью.

Пробудившись ото сна, Цзи Шенью встретил первый день нового года. Помимо треска фейерверков, в спальне можно было услышать шорохи из переднего двора. Юноша огляделся заспанными глазами: рядом было пусто, человек, которого он обнимал во сне, давно встал.

Он начал быстро одеваться, и в этот момент снаружи послышался крик. Цзян Тинген в весьма приподнятом настроении ворвался в комнату:

— Цзи Чжэньчжу! С Новым годом, с новым счастьем! Старший брат попросил меня разбудить тебя.

Шенью с улыбкой произнёс:

— Почему ты так рано?

— Сюда, к дяде, пришло много людей, и все наши братья-соученики тут, — Цзян Тинген в одно мгновение плюхнулся на кровать. — Старший брат помогает принимать гостей, не может отойти, поэтому я...

Когда собеседник замолчал, Цзи Шенью недоумённо поднял голову. Цзян Тинген спросил:

— Что это за красные пятна у тебя на плечах?

Цзи Шенью опустил голову взглянуть, что это может быть... А это Дин Ханьбай оставил засосы. Его лицо покраснело, он надел одежду и выдумал на ходу:

— Вчера на мне был свитер, прилегающий к телу. Он кололся.

Цзян Тинген подошёл ближе:

— Знаешь что? Когда мужчина и женщина целуются, они оставляют засосы, и получаются такие вот следы.

Сердце Цзи Шенью дрогнуло от страха: неужели этот испорченный четвёртый брат на что-то намекает или даже пытается уличить его в чём-то?

— Говоришь так, будто целовался, — он старательно сохранял невозмутимость. — Кроме того, кто бы оставил на мне засосы? И разве, когда мужчина и женщина целуются, не мужчина оставляет засосы?

Всё лицо Цзян Тингена покраснело.

— Вы, южане, в самом деле распущенные. Я иду обратно, в передний двор!

Пройдя через подобное испытание, Цзи Шенью пришлось потерять три года своей жизни. Когда он закончил приводить себя в порядок, то тоже направился в передний двор. Неожиданно двери дома оказались широко раскрыты, на веранде стоял чайник с горячим чаем, а на ступеньках лежало семь-восемь подушек. Он поднял голову: Дин Яншоу стоял в гостиной, а Дин Ханьбай тут и там поздравлял с Новым годом гостей и обменивался любезностями.

Нельзя было не заметить возраст пришедших: кто-то был старше, кто-то младше, одного называли дядей, другого дяденькой, а кого-то и вовсе дедушкой. Они шли один за одним: дяди, братья или родственники. Младшее же поколение кланялось и церемонно вставало на колени.

Более того, были люди, звавшие Ханьбая «Босс Дин». Казалось, этому нет конца, так и хотелось, чтобы эта череда закончилась. Цзи Шенью впервые видел такое столпотворение. Раньше в Янчжоу тоже было оживлённо, друзья Цзи Фансю также один за другим приходили в гости, но это было не так зрелищно.

— Шенью! — окликнул его Дин Ханьбай.

Он поспешил к нему и втолкнул в гостиную прежде, чем младший успел задать какие-либо вопросы. Оказавшись в комнате, полной респектабельных дядей и дядюшек, Дин Ханьбай представил:

— Это создатель нефритовой курильницы, Цзи Шенью. И каменные печати состарил тоже он. Учитель Цзи из Янчжоу — его отец.

Когда он закончил говорить, все выглядели удивлёнными — вероятно потому, что Цзи Шенью был молод. Сам Шенью сильно растерялся, но тем не менее почтительно приветствовал всех. Гости расспрашивали его о жизни и деятельности Цзи Фансю, и он в нескольких словах обо всём рассказал.

Что за молодые таланты, что за ученики, которые даже превзошли своих учителей! Дин Ханьбай и Цзи Шенью стояли бок о бок, отовсюду получая похвалу. Один из хороших знакомых похлопал по плечу Дин Яншоу и сказал:

— У наставника лавки «Резьба по нефриту» есть преемники. Тебе следует уйти в отставку. На заслуженном отдыхе мы сможем развлекаться, передав дела другим.

Дин Яншоу смеялся, болтал и пил чай вместе с этой компанией. Дин Ханьбай и Цзи Шенью вышли, пересекли небольшую часть веранды и остановились в углу, чтобы поговорить.

— Я собираюсь крутиться всё утро, а если устану, то после полудня немного покемарю, — сказал Дин Ханьбай. — С тех пор, как ты вырезал нефритовую курильницу, тобой стало интересоваться всё больше и больше людей.

Цзи Шенью не мог скрыть своего воодушевления:

— Смогу ли я действительно стать наставником в будущем?

Дин Ханьбай не ответил. Он знал, что Цзи Шенью нравится как создавать новые вещи, так и восстанавливать поломанные. Он не стал бы вмешиваться в равновесие этого выбора. Цзи Шенью понял всё невысказанное в этот момент молчания, сделал шаг ближе и понизил голос:

— Разве ты не хочешь собирать дефектные изделия и отдавать их мне на починку? Если я и стану наставником, то не откажусь помогать тебе. Пусть даже я буду занят так, что не смогу чуять под собой ног, — всё равно помогу. Между учителем и тобой я уже выбрал и не оправдал доверия учителя... В общем, я больше всего дорожу тобой.

Средь бела дня в комнате за стеной болтало и смеялось старшее поколение, соседи прогуливались вокруг дома и поздравляли друг друга, а застигнутый врасплох Дин Ханьбай, стоя в этом уголке, слушал разъяснение мыслей Цзи Шенью. Он хотел схватить за руку товарища и, поколебавшись пару минут, в итоге погладил по голове — не только как любимого, но и как друга.

Такая суета продлилась до полудня, а после наконец-то все стали свободны, семья закрыла двери и вытащила стол для игры в маджонг*, чтобы развлечься. Цзян Тинген в два счёта проиграл подаренные на Новый год деньги и отправился подмазываться к обеим тётям. После этого Цзян Цайвэй пришла отомстить за племянника, но также оказалась в невыгодном положении, так и не вернув деньги.

Маджонг, или мацзян, — китайская азартная игра с использованием игральных костей для четырёх игроков (каждый играет за себя).

Игроки непрестанно сменялись, и только Дин Ханьбай молча наживался. В конце концов ему выпал козырь, и он победил. Он больше не стал играть: какой смысл выигрывать деньги, когда самое интересное — их тратить? Поэтому он взял с собой Цзи Шенью за покупками и покататься на машине. Через некоторое время, покатавшись, они доехали до рынка «Даймао».

У Цзи Шенью при себе было много подаренных на Новый год денег, но у Дин Ханьбая был столь пронзительный взгляд, что ему оставалось лишь ждать удобного случая, чтобы воспользоваться деньгами. Слоняясь туда-сюда, Дин Ханьбай остановился перед лавкой по продаже одежды: двубортных магуа* с широкими рукавами и вышитыми поясами... Ему стало любопытно:

— Продавец, стиль времён Китайской Республики выглядит очень красиво.

Магуа — куртка китайского покроя, надевается поверх халата.

Пока старший оживлённо беседовал с продавцом, младший пошёл купить засахаренных фруктов и ягод на палочках. Купив и вернувшись, он услышал, как они только закончили говорить о Синьхайской революции*. Цзи Шенью стоял рядом и ел, на вкус ягоды были кисло-сладкими. Внезапно он поднял глаза и столкнулся с человеческими страданиями: седой старик сидел под деревом и плакал, совсем не сочетаясь со всей этой новогодней атмосферой вокруг.

Синьхайская революция 1911–1912 гг. стала концом монархии в Китае.

Парень спросил его, что случилось, но дедушка лишь покачал головой, ничего не говоря. Цзи Шенью заметил свёрток:

— Дедушка, Вы что-то продаёте или покупаете?

Тут плачущий старик взвыл во весь голос, напугав Дин Ханьбая, который только что радостно болтал. Дин Ханьбай быстро приблизился и без всякого сочувствия спросил:

— Есть ли какая-нибудь хорошая вещь? Покажите и порадуйте мои глаза. Дядя, плачем денег не получить и не избавиться от невезения. Передохните немного.

Старик развернул свёрток, внутри оказался иссиня-чёрный сосуд.

Дин Ханьбай взял его в руки и постучал по поверхности: это был бронзовый сосуд, изготовленный во времена императора Чжу Чжаньцзи* династии Мин.

— Медный, позолоченный. Это чистая медь... — Ханьбай не закончил и исподлобья посмотрел на мужчину. — Никогда не видел, чтобы плакали, продавая вещи. Вы это купили?

Годы правления 1426–1435.

— Я скажу Вам правду, меня обманули, — сказал старик.

Поскольку он был честен, Дин Ханьбай просто принял его слова на веру и произнёс:

— Эта медь, безусловно, хороша, форма и стиль не вызывают нареканий. Но вот корпус, посыпанный золотом, — это не то, просто слой золотой пыли. После распределения покрытие имеет шероховатую текстуру... — затем он снова спросил: — Сколько Вы потратили?

Старик захлёбывался слезами:

— Пятьдесят пять тысяч вылетели в трубу.

Дин Ханьбай съёрничал:

— Такая идеальная горелка для благовоний из меди и с позолотой — всего лишь за пятьдесят пять тысяч? Да как это может быть правдой? — он некоторое время обдумывал, притворяясь, что у него болит голова. — Давайте так, тридцать тысяч, и Вы продаёте мне.

— Это подделка, но Вы всё равно покупаете? — удивился старик.

— Мне стало Вас жалко. Представил себе, что, если бы мой отец остался без гроша, сидел на обочине и плакал, я бы хотел, чтобы нашёлся человек, который сможет помочь ему, — он поднял старика, выглядя вполне искренне. — Я бизнесмен, несколько тысяч могу себе позволить отдать.

Рядом как раз находился банк, Дин Ханьбай снял деньги и купил эту вещь. Когда старик ушёл, Ханьбай, приобняв Цзи Шенью, встал на подветренной стороне тротуара и сказал:

— Младший учитель Цзи, будьте любезны как следует починить.

Шенью удивился:

— Разве это не подделка? И всё ещё нужно починить?

На первый взгляд это действительно подделка, причём невысокого качества, однако причина, почему её нужно доработать, заключается в том, что вещь слишком сильно повреждена. Другими словами, этот предмет — действительно отстойная имитация.

— И это дефектное изделие стоило пятьдесят пять тысяч? — спросил Цзи Шенью.

— Если б на самом деле было так, то не пришлось бы тратить много усилий на доработку. И, независимо от того, стоит оно того или нет, я дал старику только тридцать тысяч, он должен запомнить эту физическую боль, чтобы извлечь из неё урок.

Шенью ещё раз посмотрел на эту вещь: она была полностью позолоченная, однако местами краска лежала неодинаково. Он вздохнул:

— Специально выбирает сложные работы, чтобы мучить меня!

Выругавшись, он заприметил микроавтобус у обочины — грязный, но очень знакомый.

Дверь машины открылась, вышедшие люди выглядели ещё более знакомо: это были Тун Пэйфань и Фан Хуайцин.

Эти четверо снова встретились. На дворе китайский Новый год, так почему бы не выпить? У дороги как раз стояла чайная, и они расположились у окна. Тун Пэйфань, который сбрил бороду и стал выглядеть немного моложе, сел и помог Фан Хуайцину снять верхнюю одежду и шарф.

Фан Хуайцин равнодушно сказал:

— Оставь это.

Рукава не были завёрнуты, на месте рук явно ощущалась пустота. Цзи Шенью некоторое время пристально смотрел, но потом отвёл глаза и принялся разглядывать деревья снаружи. Это была всего лишь случайная встреча, но Дин Ханьбай выглядел очень заинтересованным и расспрашивал Тун Пэйфаня о текущей ситуации в бизнесе и дальнейших перспективах.

Он прямо сказал:

— Господин Тун, когда я Вас увидел, у меня тут же появилась идея, — он налил ему чаю. Вроде бы обычный светский этикет, но в случае с Дин Ханьбаем — снисхождение. — Я хочу открыть печь для обжига фарфора, и если это будете Вы, то дело пойдёт ещё лучше. Что думаете?

— Ты хочешь сделать меня партнёром? Или нанять меня? — поинтересовался Тун Пэйфань.

— Если у Вас есть деньги, то будем партнёрами. Нет денег — работаете на меня. Когда мы заработаем деньги и одна печь расширится до двух печей, я отдам Вам одну, — у него был очень острый ум. — Скажу Вам по секрету, я и Шенью занимаемся починкой дефектных изделий. Но фарфоровые изделия очень большие, без гончарной печи будет неудобно. В будущем я хочу открыть торговый центр антиквариата, где в каждом магазине будут основные товары, и вначале я также хочу стать поставщиком. С этим будет гораздо проще справиться, если наладится сотрудничество и будут привлечены частные инвесторы.

У вещей есть классификация, и не каждая печь подойдёт для них всех. Дин Ханьбай прикинул в уме: он и Тун Пэйфань откроют печь для обжига фарфора, причём у второго имеется в этом богатый опыт, да и Цзи Шенью разбирается в обжиге, достаточно разделить труд, и всё будет превосходно. Когда был озвучен этот план, Тун Пэйфань задумался, сказав, что ему следует всё обдумать, а это значило, что он соблазнился идеей.

В этом мире никому не будет по душе скитаться тут и там, не имея пристанища, тем более с инвалидом.

Цзи Шенью за долгое время не проронил ни слова. Он всегда знал, что Дин Ханьбай талантливый и смелый, но не ожидал, что его деловой ум может быть настолько гибким и что у него такие чёткие планы на будущее. В момент, когда настала тишина, он спросил Фан Хуайцина:

— Шигэ, Вы пока временно проживаете в городе?

— В моём прежнем доме не убирались, и на эту пару дней мы остановились в хостеле.

Цзи Шенью кивнул головой.

— Учитель лежит в больнице. Если найдётся время, сходите его проведать.

Фан Хуайцин выглядел всё таким же безжизненным.

— Боюсь, увидев меня, он тут же протянет ноги.

Раздался лёгкий стук по дну чашки. Взгляд Цзи Шенью стал холодным, как и его слова:

— Протянет он ноги, или же ему станет лучше перед смертью, — так или иначе, старику осталось не очень много дней. Если он в этой жизни о чём-то и сожалеет, то Ваша судьба, несомненно, в числе этих вещей. Сходите и признайте ошибку, пусть у него одной виной станет меньше.

Фан Хуайцин небрежно улыбнулся, как будто высмеивая Цзи Шенью за вмешательство в его личные дела. Но Шенью не рассердился. Он спокойно смотрел на собеседника, пока у того полностью не исчезла улыбка.

— В тот день, когда его положили в больницу, учитель показал мне для обучения картину, — продолжил юноша. — Та картина была очень длинной. «Картины Чжоу Цзиньтан и хроники Чжоу Цзиньтан».

Вокруг было шумно, но в этом уголке чайной повисла тишина. Чай заваривали уже трижды, он успел остыть и снова стать горячим.

Спустя неясно сколько времени Фан Хуайцин спросил:

— В какой больнице он лежит?

Когда они ушли, было уже поздно. Ханьбай неспешно вёл машину, у него было хорошее настроение: как-никак, приобрёл вещицу, да ещё и поставил вопрос о сотрудничестве. Шенью казался немного поникшим. Через долгое время он сказал самому себе:

— Учитель Лян действительно скоро умрёт.

— Да, врачи уже ничего не могут сделать, — подтвердил Дин Ханьбай.

Шенью вспомнил, что когда-то и с Цзи Фансю было так же: ни один способ не помогал. Хорошо ещё, что были Шенью и жена учителя, чтобы проводить его. Он тихо вздохнул, выдохнул накопившуюся энергию и с облегчением сказал:

— Я собираюсь проводить учителя. Хорошо, что он встретил меня, иначе был бы один-одинёшенек.

— Переживаешь?

— Я не камень. Конечно же переживаю. Но, хоть мне и тяжело, на самом деле я больше счастлив. Я познакомился с этим стариком, у которого обучился мастерству, и у него есть человек, который заботился о нём и отправит его в последний путь. Это лучший вариант из двух возможных.

Дин Ханьбай согласился:

— Верно, все люди умирают. Будь то муж и жена или друзья — тот, кто умирает, не может уйти, а тот, кто остаётся, не может отпустить, и это самое мучительное. По моему мнению, в самом конце нужно обязательно сказать то, что хочется, а затем прокричать своё имя и тогда уж со спокойной душой уходить.

— А что делать тому, кто остался жив и скучает по ушедшему человеку?

— Разве ты не делал снимки после того, как с ним встретился? Просто хорошо проведи время, а когда соскучишься, посмотри на старые фотографии и подумай о той жизни, которую вы провели вместе, и там уж можешь плакать или смеяться — не имеет значения.

Цзи Шенью внезапно повернулся к нему:

— Шигэ, мне нужны твои фотографии, очень много.

Выглядел он немного нервным и, казалось, внезапно что-то осознал. Дин Ханьбай согласился. Он развернулся и побежал, обыскивая всю улицу, а затем и весь район. Наконец нашлась фотостудия, которая всё ещё работала.

Они оба, одетые в рубашки, сели плечом к плечу. Сейчас зима, это их первый Новый год после встречи друг с другом. В результате они сделали много совместных фотографий.

Дин Ханьбай решил:

— Теперь каждый Новый год будем фотографироваться и писать дату на обороте.

Цзи Шенью ответил:

— Ещё надо сфотографироваться с учителем и тётей. А потом, если у нас будут ученики, фотографироваться и с ними.

Говоря так, они сели в машину, завели мотор и поехали. Вернувшись домой, Цзи Шенью лёг на подоконник в кабинете. Разгоняя меланхолию, юноша держал в руках фотографию и подаренные ему Дин Ханьбаем нефритовые подвески. Когда Дин Ханьбай зашёл, чтобы найти его, он легко и с некоторой грустью улыбнулся.

— Шигэ, было бы здорово, если бы старик Цзи мог посмотреть на тебя.

Дин Ханьбай вздрогнул:

— Это как-то страшно...

Цзи Шенью криво улыбнулся, повертелся и ударился об окно:

— Я хочу, чтобы он знал, что я с тобой — красивым и статным мужчиной.

Дин Ханьбай подошёл к нему, и Шенью подвинулся.

— Шигэ, учителю Ляну и учителю Чжану обоим по шестьдесят-семьдесят лет, и их уже не волнует вопрос жизни и смерти. После пятидесяти или шестидесяти лет ты тоже будешь ко всему относиться равнодушно, буду ли я тебе по-прежнему нравиться так, как сейчас?

Дин Ханьбай прямо сказал:

— Откуда я знаю? Мне сейчас всего лишь двадцать.

— И что, что двадцать? — ругался Цзи Шенью. — Двадцать, а уже соблазнил шиди на то, чтобы быть с тобой, целовать и лечь в постель. Разве не ты так сделал? Когда ты развлекаешься со мной, то поочерёдно называешь меня «золотце» или «малыш», а когда на мне надеты брюки, то ни на что не соглашаешься?

Дин Ханьбай едва удержался, чтобы не стянуть с младшего эти самые штаны.

— Я обещаю, хорошо? Нечего и говорить, что после пятидесяти-шестидесяти лет ты по-прежнему будешь мне нравиться. Живи я даже столько, сколько черепаха, ты всё время будешь мне нравиться.

Цзи Шенью сменил гнев на милость и от провокаций постепенно перешёл в объятия Дин Ханьбая. Положив руку на плечо старшего, он наклонился ближе и прошептал:

— Шигэ, я хочу поцеловать тебя.

Он заставил Дин Ханьбая покраснеть, и в тусклом свете белый нефрит превратился в агат. Младший приблизился к нему, как пёрышко чмокнул в щёку, а затем в кончик носа... Он давно понял, что прямой и высокий нос придавал ему немного зловещий вид.

Акупунктурные точки Дин Ханьбая были прощупаны, и он не осмеливался пошевелиться, пока не почувствовал тепло на губах.

Цзи Шенью целовал нежно, ласково, активно, в отличие от того похотливого самца. Однако и он, сплетая губы, издавал стоны.

— Шигэ... — Цзи Шенью робко позвал его, отчего старший окончательно размяк.

За окном периодически гремел салют, а его язык немел от посасываний этого шиди.

В этот момент Дин Ханьбай всё понял. Мальчик, что кричал: «Волки! Волки!» — можно ли его считать дураком? Во всём виноваты люди! Их губы разделились, он обнимал Цзи Шенью и боялся, что сдерживаемая похоть вырвется и создаст проблемы.

— Счастливого Нового года, — сказал парень в его объятиях.

Дин Ханьбай подумал: вот оно какое — счастье. Прямо сейчас он пребывал в блаженстве.

Внимание! Этот перевод, возможно, ещё не готов.

Его статус: идёт перевод

http://tl.rulate.ru/book/48282/3412196