Готовый перевод Sui Yu Tou Zhu / Бусины из битого нефрита: Глава 48. Ты знаешь, что такое сдержанность?

Дин Яншоу смутно чувствовал, что что-то не так. Лавка «Резьба по нефриту» уже работала, а его сын, который до этого с криком приводил дела в порядок, теперь каждый день бесследно пропадал и неизвестно где целыми днями бесцельно бродил. В итоге станки покрылись слоем пыли.

Цзи Шенью с самого утра почувствовал плохое настроение учителя, поэтому усердно работал, опасаясь, что попадёт под горячую руку. Однако ему всё равно не удалось скрыться, и Дин Яншоу спросил:

— Шенью, чем в последнее время занят твой шигэ?

— Я тоже не знаю... Учитель, я почти закончил вырезать эту шкатулку. Просверлите отверстия?

Дин Яншоу не попался на эту уловку:

— Опять переводишь тему. Значит, ты прикрываешь его. Когда ты успел так сблизиться с ним?

Это было лишь недовольство, однако у Цзи Шенью волоски на теле встали дыбом. Он с особой осторожностью глянул на собеседника, боясь, что тот на что-то намекает. Он почувствовал себя таким виноватым, что руки едва ли не задрожали, и поспешил укрыться в задней части магазина.

В итоге за весь день Дин Ханьбай так и не появился. Вернулся домой лишь вечером, но зато машина была вымыта до блеска. Он повсюду носился по делам: печь для обжига фарфора только-только заработала. Конечно же, этому боссу придётся тянуть на себе бизнес, поэтому он и стал таким наглым. За эти дни улыбку двадцатилетнего парня увидело достаточно много человек.

Он безумно устал притворяться прилежным внучком и, вернувшись домой, естественно, хотел побыть молодым господином. Войдя во двор, Дин Ханьбай громко закричал, требуя еды, и, зайдя в гостиную, увидел Дин Яншоу, сидящего в кресле. Обеденный стол был пуст, а его мать-предательница передала отцу щётку для пыли.

Дин Ханьбай побледнел от страха:

— Для чего ты взял эту штуковину?

Дин Яншоу пристально смотрел на него:

— Чтобы размять твои мышцы.

Дин Ханьбай устремил взгляд на Цзян Шулиу:

— Мама, я тебе, вообще, родной сын? Ты вручила палачу нож, угрожающий жизни твоего собственного ребёнка!

В семье Дин никогда не было трепетно любящей матери. Цзян Шулиу равнодушно сказала:

— Я с такой любовью тебя воспитывала, давала тебе лучшие еду и одежду. На всей улице нет никого более своенравного, чем ты. Уволился и ушёл в лавку. Я не требую возродить семейный бизнес, а просто прошу быть послушным и ответственным. Разве это так много?

Ещё не успев ответить, Дин Ханьбай почувствовал боль в плече: на него посыпались удары щёткой для пыли. Длинная ручка, обмотанная железной проволокой, не уступала мощному оружию, она даже стальные мышцы и железные кости могла разбить на кусочки. Дин Яншоу редко выяснял подробности, предпочитая сразу махать кулаками. Его сила и мощь были такими же, как при поимке вора и отбирании украденного, ведь все доказательства преступления были неоспоримы.

Дин Ханьбай стиснул зубы, ничего не объясняя, лишь продолжал стоять с жалким видом.

С одной стороны, он управлял гончарной печью и мог бы не обращать внимания на упрёки. Но, с другой стороны, он безудержно собирал повреждённые и сломанные изделия и бегал, не чуя под собой ног, по всем антикварным рынкам города. Отныне ему придётся колесить по окрестным провинциям и городам, а также и по всей стране.

Дела в лавке «Резьба по нефриту» шли лучше, чем раньше. Скопилось много заказов на изделия из балина, до которых пока ещё не дошли руки, так что он действительно поступал нечестно. Подумав об этом, он почувствовал, что избиение не было несправедливым, и постепенно смирился с болью в своём теле. Наконец шорох шагов вернул его в чувство.

— Шигэ!

Когда Цзи Шенью вернулся, к нему стал приставать Цзян Тинген, задавая бесконечные вопросы о глупых вещах. Когда стемнело, он пошёл посмотреть на ворота и неожиданно, зайдя в передний двор, услышал звуки ударов.

Он не задумываясь прикрыл Дин Ханьбая от побоев. Раньше он часто трусил, но теперь был полон храбрости.

— Учитель, хватит бить шигэ!

— Отойди, тебя это не касается! — крикнул на него Дин Яншоу.

Но Цзи Шенью отважно остался на месте. Дин Яншоу приблизился, оттолкнул его и снова замахнулся щёткой. Цзи Шенью бросился вперёд как раз вовремя, чтобы блокировать удар, но боль и онемение заставили его громко вскрикнуть.

Дин Ханьбай тут же разозлился и закричал на отца:

— Ты бить умеешь?! По ошибке задел не того человека! — Он схватил Цзи Шенью и вытолкнул в гостиную. Затем закрыл дверь, запер её, повернулся и снял свитер с рубашкой.

С голым торсом, он встал на одно колено, позволяя Дин Яншоу выместить на нём гнев. Его грудь, плечи, живот, поясница и обе руки — всё было в следах от ударов. Цзян Шулиу не могла на это смотреть, однако не издала ни звука, чтобы остановить это. Зато Цзи Шенью за дверью сильно шумел. Он громко кричал, но на его пути стояла преграда, которую так и хотелось сломать.

Спустя долгое время движение в комнате прекратилось. У Цзи Шенью покраснели ладони, и он спросил хриплым голосом:

— Шигэ, шигэ! Ты как?

Дин Ханьбай, хоть и был весь в поту, громко крикнул:

— ...Так приятно!

Длинная ручка слегка погнулась, Дин Яншоу сел обратно в кресло и равнодушно выпил чашку чая. С тех пор как этот беспутник родился, его наказывали бесчисленное количество раз, но впервые раздели донага и избили. Он не хотел этого, но пришлось скрепя сердце поднять руку.

Дин Яншоу не был дураком и заметил, что делает Ханьбай. Отец действительно боялся, что они с сыном пойдут в разных направлениях и он не сможет того удержать.

— Больно? — Дин Яншоу не хотел спрашивать, но не вытерпел.

Дин Ханьбай польстил:

— Родной отец ведь поколотил. Не будет больно, даже избей ты до смерти, — шатаясь, он поднялся, подошёл к столу и до краёв налил чаю в чашку. — Папа, в последнее время я вёл себя плохо, не злись на меня. Неважно, если на мне живого места не останется, но что делать, если ты, злясь, пошатнёшь своё здоровье?

Дин Яншоу равнодушно фыркнул. Он избегал ударов по мышцам и костям, тело не было повреждено, но этот сосунок, хоть и получил побои, всё ещё занимался показухой!

Он не только показушничал. Со своим ростом чуть больше ста восьмидесяти сантиметров, этот парень притворялся неженкой. У Дин Ханьбая был отвратительно гнусавый голос:

— Мама... есть что поесть? Умираю с голоду.

Цзян Шулиу не было надобности спешить хлопотать: за дверью находился тот, у кого сердце всё время аж сжималось. Он открыл дверь, засучил рукава и мигом помчался на кухню. Готовых блюд не было. Шенью нашёл ветчину, корнишоны, счищенные с початков кукурузные зёрна, разбил яйцо и приготовил миску жареного риса.

Дин Ханьбай ел, накинув рубашку. Родители ушли, и рядом с ним остался только Цзи Шенью. Ханьбай спросил:

— Это настоящий рецепт поджаренного риса из Янчжоу?

— Сам реши: настоящий или нет, если это пожарил житель Янчжоу?

— Почему житель Янчжоу не сварил суп? Эта еда такая сухая.

Цзи Шенью стал ругаться:

— Учитель избил так сильно, что от ударов у тебя разыгрался аппетит?! — у него был хмурый вид. Он не знал, насколько больно Дин Ханьбаю, но вёл тот себя как засранец. Отругав, парень уже ласковее приказал: — Суп варится медленно, иди посмотри телевизор и подожди.

У Дин Ханьбая от боли все мысли рассеялись. Держа тарелку жареного риса, он переместился на диван. Не обращая внимания на телевизор, молодой человек лишь представлял себе, как в будущем станет главой семьи — кто тогда осмелится избить его? Он каждый день становился молодым господином и сейчас ел настоящий жареный рис из Янчжоу, а закончив, весь вечер будет обнимать настоящего парня из Янчжоу.

Свет в гостиной был настолько ярким, что Цзян Шулиу почувствовала себя неловко и принесла несколько коробочек с лекарствами. Тот, кого избили, лежал на диване и, мурлыкая, ел, а на кухне всё ещё витал аромат еды. Она взглянула на это и удивлённо произнесла:

— Шенью, ты так поздно вечером варишь рыбный суп?

Цзи Шенью присматривал за кастрюлей:

— Шигэ захотел поесть супа, я проверил, и как раз нашлась одна рыба.

— А если он захочет поесть персиков бессмертия — поднимешься к богине Сиванму* и там станешь собирать их для него?

Богиня Сиванму — китайская богиня, «Владычица Запада», хранительница персиков бессмертия; одна из наиболее почитаемых богинь в даосском пантеоне.

Получив раны, конечно же, нужно их залечить, но Цзи Шенью всегда было неловко защищаться, не говоря уже о том, чтобы выразить свою точку зрения. Он бы никак не смог подняться к богине Сиванму и собрать там персики бессмертия, однако, несомненно, собирал бы обычные персики, нектарины и абрикосы и клал бы всё, что мог найти, в корзину.

Поздно вечером Дин Ханьбай съел рыбный суп и остался довольным. Он лежал на кровати, как на игольной доске, и ворочался, будто тесто для блинов, которое перетекает туда-сюда. На самом деле ему было не так уж и больно: то, как он снял одежду, было похоже на нажатие на курок, и он был полностью уверен, что у отца рука не поднимется бить изо всех сил.

Однако, беспокоясь и внося сумятицу, Цзи Шенью повсюду носился, будто Дин Яншоу лишь отчим, а он родной отец.

Ночью никто в семье, кроме Дин Ханьбая, не спал. У обоих родителей был острый язык, но мягкое сердце, поэтому они полночи переживали за сына. Другие ученики чувствовали себя в опасности, боясь, что однажды совершат ту же ошибку. Не говоря уже о Цзи Шенью, который просыпался десятки раз, чтобы проверить состояние Дин Ханьбая, и коврик у двери был им растоптан почти в клочья.

Так уж получилось, что Небесный Владыка понимает человеческие сердца: ни у кого не было хорошего настроения, и небо затянуло облаками на всю ночь.

Дин Ханьбай лежал в кровати и смотрел на тёмные тучи, раскинув руки. Ничего не поделать: на следующий день тело жутко болело, любое движение причиняло невыносимую боль. Он услышал звук шагов и крикнул:

— Чжэньчжу, подойди!

В дверях показался Цзи Шенью, одетый в тёмно-синюю куртку, белую рубашку и пару белых кроссовок и словно излучая молодость. Он вытянул голову:

— Я спешу в лавку, что такое?

Дин Ханьбай сердито сказал:

— Я весь изувечен, а ты всё равно идёшь в лавку? Может, ты поучишься у Тун Пэйфаня тому, как заботиться о калеке?

— Списками твоих долгов обклеена вся стена. Я иду в лавку, чтобы работать за тебя, неблагодарный.

Хотел ли он уйти? Да ему так и хотелось прилипнуть к кровати, чтобы неотрывно находиться рядом с этим человеком. Но так учитель стал бы ещё более недовольным. К тому же в супружеской паре должен быть хотя бы один человек, который работает, чтобы содержать семью. Уже уходя, Шенью сказал:

— Я попросил Цзян Тингена составить тебе компанию.

Не дожидаясь приглашения, семья Шан Миньжу пришла в гости. Сегодня было пятнадцатое число, а обе эти семьи всегда собирались вместе, чтобы отметить Праздник фонарей. Цзи Шенью с ревностью заметил:

— Теперь я тебе не нужен, пришла твоя хорошая подруга детства, куда уж там до других людей.

Ханьбай оправдывался:

— Это ты назвал её «хорошей подругой», незачем ревновать.

Шенью обернулся, надул губы и стиснул зубы:

— Другие люди не Симэнь Цин, но всё же я У Далан, который уходит, чтобы продавать кунжутные лепёшки, а ты бессовестная Пан Цзиньлянь*! Для кого распахнул халат? Ты знаешь, что такое сдержанность?

Цзи Шенью говорит здесь о китайских романах «Цветы сливы в золотой вазе» и «Речные заводи». Симэнь Цин — бабник, похотливый и аморальный мужчина, который заводит роман с замужней Пан Цзиньлянь. Её муж, У Далан, зарабатывал на жизнь продажей кунжутных лепёшек, в то время как его жена оставалась дома и занималась домашними делами. В итоге двое любовников решают отравить мужа, и тот умирает.

Дин Ханьбай сконфузился и проговорил:

— Я виноват, меня должны казнить, утопив в свиной клетке.

— Живи уж! — зло процедил Цзи Шенью и убежал.

Этот день был действительно плохим. Дин «Цзиньлянь» плотно запахнул халат и даже натянул одеяло до груди, полностью прикрывшись. Он решил повиноваться трём устоям и пяти незыблемым правилам*. Цзя Баоюй** говорил, что женщины сделаны из воды, а мужчины из глины, но он, глядя на Цзи Шенью, сказал бы, что тот сделан из коричневого уксуса провинции Шаньси.

Три устоя — абсолютная власть государя над подданным, отца над сыном, мужа над женой — этические нормы старого Китая; подчинение иерархии. Пять незыблемых правил (пять добродетелей): человеколюбие, долг, почтительность, ум и надёжность.

** Цзя Баоюй — мужской персонаж из романа «Сон в красном тереме».

Боль от ревности у Цзи Шенью сменилась на истому, только в груди неприятно жгло.

Он с головой погрузился в работу для лавки «Резьба по нефриту». Сегодня пришёл только он, и ему нужно было одновременно следить за передней и задней частями магазина. Руки не останавливались: сапфировая капельница для разведения туши в виде мифического зверя и собака из топаза — над ними требовалось поработать, сымитировав старый вид.

Цзи Шенью целый день возвращал долг за Дин Ханьбая и пообедать смог только после полудня. Тарелка слегка обжаренных ломтиков картошки, немного петрушки и сто грамм отварного риса. Он не успел съесть и нескольких кусочков, как увидел подъезжающую машину семьи Дин. Дин Яншоу в левой руке нёс ланч-бокс, а в правой держал одну палочку с засахаренными фруктами. Он неторопливо вошёл и любезно улыбнулся.

Цзи Шенью, держа в руках палочки для еды, улыбнулся вместе с ним.

— Убери эту горстку птичьего корма, я принёс тебе три блюда, суп и ещё немного закусок.

Разумеется, еда была великолепной, а таких закусок он ещё не видел.

— Старик Мин принёс для Ханьбая бисквит из коричневого сахара, очень сладкий, попробуй.

Упаковки с конфетами в их доме никогда не кончались, к тому же перед глазами стоял этот бисквит, и Цзи Шенью спросил:

— Учитель, шигэ — сладкоежка?

Дин Яншоу припомнил, что больше десяти лет назад многие дети любили сладкое, но немногие из них могли считаться такими трудными, как Дин Ханьбай. Было бесполезно класть конфеты на шкаф, скорее впору было задуматься, чтобы класть их на крышу дома. Эрхе, Кейю, Тинген и Цайвэй — все без исключения плакали и жаловались, что Дин Ханьбай отнимал у них конфеты.

Цзи Шенью ещё утром ругал «Пан Цзиньлянь», а сейчас ел бисквит, представляя, каким в детстве был Дин Ханьбай, и сам по-детски заливисто смеялся. Перед закрытием он дал Дин Яншоу осмотреть два небольших изделия, которые он вырезал, а заодно замолвил словечко за Дин Ханьбая и ещё раз попытался вмешаться в семейные устои.

Дин Яншоу с улыбкой сказал:

— Вчера я так волновался за него, а сейчас снова о нём болтаю. У него отвратительный характер, но тебе он, напротив, нравится.

Это слово «нравится» хлестнуло по ушам, как торпеда, разорвавшая толщу воды. Цзи Шенью сглотнул и произнёс:

— Шигэ — хороший человек, а его навыки ещё лучше, — снаружи он выглядел спокойным, но внутри дрожал.

К счастью, Дин Яншоу больше ничего не сказал, повернулся, открыл дверь склада и, сжимая маленький латунный ключик, пошёл отпереть ящик с несколькими высококачественными нефритами. Цзи Шенью, стоя рядом, задержал дыхание, он тут же влюбился в неотполированный и гладкий белый нефрит.

— Когда городской чиновник вступает в должность, остальные коллеги должны вместе подарить подарок по случаю назначения.

— Учитель, что вы хотите вырезать?

Дин Яншоу с улыбкой посмотрел на него:

— Человека, который завладел головой морского чудовища*. Я позабочусь о передней части, а ты — о задней.

В Китае такую вещь могут дать в качестве награды, что-то вроде своеобразного кубка.

* *

Снаружи шёл дождь. Дин Ханьбай так и пролежал на кровати весь день, глядя через квадратное окно на мокрый двор. Он редко печалился о смене времён года, и сейчас ему было так скучно, что хотелось продекламировать стих «Неторопливые капли дождя»:

— «...Но боль не отпускает, снова, снова // Я то горю, то стыну до озноба...»* — Как только настроение пришло в норму, во дворе послышались лёгкие шаги по лужам. Его «У Далан» вернулся?

Стих китайской поэтессы Ли Цинчжао (1084–1151?).

Цзи Шенью даже не раскрыл зонтик. С мокрыми волосами, он распахнул дверь, и глаза его были такими же яркими, как свет посреди ночи. Дин Ханьбай, завёрнутый в одеяло, убедился, что в достаточной мере проявил сдержанность, и осторожно спросил:

— Муженёк, пришёл с работы?

Цзи Шенью плюхнулся на кровать:

— Учитель хочет, чтобы я работал с ним, вырезая из высококачественного нефрита человека, завладевшего головой морского чудовища! — Он вытянул руки, чтобы обнять Дин Ханьбая, но, вспомнив о ранах, подавил свой порыв, придвинулся ближе и потёрся волосами о шею партнёра.

— Только у наставника есть такая квалификация, но смогу ли я стать наставником? — тихо пробормотал он, будто во сне. — Шигэ, мне нужно сходить на перекрёсток и сжечь ритуальные деньги для старика Цзи. Я должен сообщить ему, что теперь могу вместе с учителем вырезать из высококачественного нефрита.

— Когда погода прояснится, я схожу вместе с тобой, — Дин Ханьбай, несмотря на боль, поднял руку и погладил эту приластившуюся головушку. — Вечером спи в этой комнате, чтобы тебе не пришлось беспокоиться и бегать сюда много раз.

Ночью дождь шёл без остановки, и даже с закрытыми дверью и окном Цзи Шенью чувствовал тревогу. Помывшись, он нанёс лекарство на тело Дин Ханьбая. Пока средство впитывалось, он от нечего делать игрался с кисточками абажура. Подняв глаза, Цзи Шенью встретился со взглядом Дин Ханьбая. Вокруг никого, тишина, они совершенно не понимали, как избежать этого, и смотрели друг на друга.

У одного радужки чёрные, тёмные и глубокие, у другого — янтарного цвета, настолько яркие, будто и не смертного человека.

Есть поговорка: «Не по хорошу мил, а по милу хорош». Цзи Шенью наклонился вперёд, будучи пленён Дин «Цзиньлянь». В этот момент со двора раздался голос: Цзян Тинген звал его перекусить на ночь только что приготовленными клёцками.

Шенью притворился, что не слышит его. А Цзян Тинген всё кричал: «С какой начинкой ты будешь есть?»

Шенью решил, что сначала поцелует, а потом ответит. Цзян Тинген уже дошёл до двери: «Сколько штук будешь?»

Он держал лицо Дин Ханьбая. Цзян Тинген открыл дверь: «Очень рекомендую с чёрным кунжутом».

Дверь открылась, Цзи Шенью сидел с серьёзным видом. И хоть он не своровал нефрит и не украл благовония, однако его лицо покраснело. Это было похоже на то, как посторонний внезапно показывается перед глазами влюблённых на тайном свидании: волнительно и в то же время пугающе. Шенью ушёл с Тингеном, съел три клёцки, а четыре принёс обратно, помня о Дин Ханьбае, — всего было семь штук*.

Цифра 7 в Китае, как и во многих других странах, символизирует богатство, удачу, везение, а также счастье супругов.

Пока старший ел, Цзи Шенью снова играл с кисточкой.

Дин Ханьбай закончил с ужином, лекарство на теле уже впиталось, и терпение его иссякло. Ему помогли надеть халат, и, когда Цзи Шенью завязывал пояс, он сказал:

— Я ещё не умер, лучше играться со мной, чем с кисточкой.

Эта чепуха была не к месту. Рука, сжимающая Цзи Шенью, опустилась ниже. Было так обжигающе, что тот задрожал. Лицо младшего вдруг покраснело:

— У тебя раны по всему телу: грудь, живот, плечи — везде опухло. Как у тебя ещё могут возникать такие мысли?..

— Лишь у одного меня они есть? Кто ранее смотрел на меня как одержимый? Кто держал моё лицо с влюблённым видом? К тому же эта висюлька не дотягивается и до плеч*. Более того, разве я не твоя Пан Цзиньлянь? Мне невыносимо жарко, я возбуждён.

Намёк на то, что рядом есть и что-то подлиннее.

Цзи Шенью извивался, не в силах открыть глаза и убежать. Что ему делать? Добровольно оседлать своего парня и перейти к удовольствиям?.. Он смущённо отнекивался:

— Мне ещё даже семнадцати нет, сделать это пару раз — ещё ничего, но нельзя быть таким настойчивым...

Дин Ханьбай прижал его:

— Разве с наступлением весны* тебе не исполнилось семнадцать? В прошлом люди в этом возрасте становились отцами, — его рука залезла под ночную рубашку, поглаживая и сжимая. — Сейчас где я тебя касался? Я всё своё потомство отдам тебе и сделаю тебя отцом, хорошо?

Китайский Новый год считается началом весны.

Одно бессмысленное слово за другим — у Цзи Шенью не было ни капли сил для сопротивления, горела лишь одна лампа, в итоге его усадили на бёдра и крепко держали.

Дождь усилился, птицы прятались на деревьях и грелись. Две сороки жались друг к дружке, что-то клевали, зацепившись лапами, и порой потряхивали намокшими крыльями. Бамбук счастья, розы, сирень — все они были серьёзно повреждены непогодой.

Цзи Шенью лежал на плече Дин Ханьбая, про себя ругая этого подлеца и сволочь. Но когда наступил важный момент, он быстро и тихо вскрикнул:

— Будь осторожен! — горячо выдохнув, он с полуприкрытыми глазами смотрел на лампу. И правда, что весёлого играть с кисточкой?

Взгляд Ханьбая упал на полную миску с клёцками. Праздник фонарей закончился именно так...

И вдруг он вздрогнул: завтра же начинаются занятия!

Цзи Шенью крепко спал, а Дин Ханьбай, набросив халат, всю ночь делал домашнее задание: «Ты для меня вырезал собаку из топаза, а я для тебя решу математику. Мы просто созданы друг для друга, идеальные супруги!»

Внимание! Этот перевод, возможно, ещё не готов.

Его статус: идёт перевод

http://tl.rulate.ru/book/48282/3412213