Готовый перевод Sui Yu Tou Zhu / Бусины из битого нефрита: Глава 18. А я всё равно обниму тебя!

Неподалёку располагался французский ресторан «Виллербан», дела которого в первые годы после открытия были не ахти. Позже они изменили концепцию, начали продавать соевое молоко и жаренные в масле полоски из теста, и постепенно бизнес стал процветать.

Цзи Шенью сидел на кожаном диване, любовался стоящей на столе вазой для цветов и ел солёные полосочки из теста. Их вкус, как и его настроение, был неоднозначным.

— Во времена вторжения этим рестораном управляли французы, они и назвали это место «Виллербан*». После название менять не стали, да и бизнес пошёл в гору. Сюда ради торговли приезжало много иностранцев, импортных товаров стало больше. А что касается ресторана, то несколько лет назад у него сменился владелец. Ничего не изменилось, разве что теперь это ресторан китайской кухни, — рассказывал Дин Ханьбай.

* Город во Франции.

Цзи Шенью молча выслушал объяснения, допил стакан соевого молока и, забрав сдачу, ушёл вместе с Дин Ханьбаем. На рынке постоянная суета. Помимо продаваемых здесь материалов, есть также немало магазинов с готовыми товарами, которые непременно стоит посетить.

Цзи Шенью остановился перед одной из витрин, его внимание привлекли изысканные изделия ручной работы.

— Шигэ, это всё настоящий иностранный антиквариат? — повернувшись, уточнил он. — Или подделка?

— Это имитация, но качество изготовления и материалы хорошие, — прокомментировал Дин Ханьбай.

На витрине располагался белоснежный круглый стол, на котором стояла пара высоких позолоченных подсвечников в стиле барокко и серебряный чайный сервиз эпохи ренессанса. Дин Ханьбай, внимательно наблюдавший за выражением лица Цзи Шенью, спросил:

— Нравится?

Цзи Шенью приложил руку к стеклу. Очень красиво. Ему и правда нравилось.

«Тогда купи этот чайный сервиз и пойдём пить чай,» — мысли Дин Ханьбая наверняка очень просты. — «Купи, раз уж понравилось». Цзи Шенью долго размышлял:

— В доме вся обстановка китайская, не будет гармонично. И вообще, когда я в будущем буду жить в коттедже, тогда и куплю.

Дин Ханьбай спросил:

— И когда это ты будешь жить в коттедже? — он представил, как Цзи Шенью утром медленно выходит из дома, как снова и снова расставляет по полочкам антиквариат в своём поместье.

Дин Ханьбай от природы обладал холерическим темпераментом, поэтому всегда легко мог без слов показать, что думает. Цзи Шенью на мгновение обернулся к нему, чтобы понять причину его недовольства. Во время прогулки у них так и не получилось пообщаться, к тому же Цзи Шенью не знал, хочет ли он всё ещё подарить именно браслет.

В маленьком магазинчике, специализировавшемся в основном на гелиотропе*, лежал молочно-красный камень — настоящее произведение искусства. Он был очень похож на красно-белый кварц, который Цзи Шенью ранее подарил Цзян Цайвэй. Но подаренный камень был более бледным, не такого чистого и глубокого оттенка.

* Гелиотроп — минерал группы кварца.

У Цзян Цайвэй светлая кожа, этот камень будет хорошо с ней сочетаться. Шенью уже хотел было спросить мнение Дин Ханьбая, но тот заговорил первым:

— Это гелиотроп весьма хорош, сделай из него браслет для меня.

У Цзи Шенью не было другого выхода, кроме как спросить:

— Как насчёт того, чтобы я сделал пару, для тебя и твоей тёти?

Дин Ханьбай словно муху проглотил.

— Мы не брат с сестрой и не мать с сыном, зачем нам носить одинаковые?

Из-за того, что Цзян Цайвэй была молода, Цзи Шенью воспринимал её не как кого-то из старших, а как свою сестру. Он сосредоточился на выборе. Сначала нужно подобрать для Цзян Цайвэй. Он подумал, раз Дин Ханьбай мужчина, то, возможно, сочетание красного и белого ему не совсем подойдёт.

— Шигэ, ты точно хочешь гелиотроп?

— Да, хочу.

И Цзян Цайвэй нужен, и Дин Ханьбай хочет. Цзи Шенью подумал и заявил:

— Тогда я не буду делать для тебя браслет.

Дин Ханьбай ни с того ни с сего разозлился:

— Я с самого начала не хотел браслет. То «буду делать», то «не буду». Я просто хотел схитрить, чтобы взять тебя с собой прогуляться. Автобус отвезёт тебя обратно. А, да, и не забудь позавтракать. Проживание в коттедже отменяется. Сначала молодому господину нужно составить план, а то вон даже насчёт камня решить не можешь. Тоже мне, камень из крови феникса, не буду я его носить.

Эти слова, словно пушечные снаряды, ошеломили Цзи Шенью. Стиснув ладони, он словно оцепенел, долгое время не понимая, почему Дин Ханьбай ругается.

— Я... я расстроил тебя? — он очень огорчился. — Я подумал, что гелиотроп слишком красный и не подойдёт тебе. Подумывал сделать для тебя резную печать*... Не хочешь так не хочешь. Почему ты разозлился?

* Китайские резные печати — традиционные печати, вырезанные из камня или других твёрдых материалов, обычно с иероглифическими надписями.

Дин Ханьбай был чересчур нетерпелив и в результате совершенно не правильно понял своего собеседника. Прямо сейчас он потерял лицо. Его щёки вспыхнули румянцем, что случалось раз в сто лет. Он достал бумажник, намереваясь выкупить своё достоинство:

— Хозяин, рассчитайте.

Цзи Шенью попытался остановить его:

— У меня есть деньги! Таких, как ты, нужно кинуть в озеро Сиху в Янчжоу и утопить.

Когда они продолжили прогулку, Цзи Шенью действительно превратился в господина, заставив Дин Ханьбая смотреть ему в затылок. Когда Дин Ханьбай что-то спрашивал, он делал вид, что не слышит его. Когда Дин Ханьбай начинал что-либо рассказывать, он снова и снова одаривал его в ответ ледяной улыбкой. Они оба играли, будто выступали в драматическом театре. Закончив прогулку, они покинули рынок, и только тогда их спектакль завершился.

Дин Ханьбай завёл машину:

— Я хочу поесть чачжанмён*.

* Чачжанмён — корейская лапша с бобовым соусом.

— Я хочу поесть сашими**, — возразил Цзи Шенью.

** Сашими — японский деликатес, состоящий из свежей сырой рыбы или мяса, нарезанных тонкими кусочками и часто употребляемых с соевым соусом.

Дин Ханьбай, стиснув ладонями руль автомобиля, глубоко вздохнул. Он ясно понимал, что когда он сам не мог признать свои ошибки или не был способен убедить собеседника, то сразу же начинал спорить, для него это было весьма весёлое занятие. Хотя, конечно, главная причина была в том, что он не любил сашими, поэтому совершенно точно не хотел уступать.

Машина остановилась, и, выйдя из неё, Цзи Шенью невозмутимо посмотрел на вывеску лапшичной. А когда уже сел заказывать, то был ошеломлён дюжиной видов жареной лапши. На самом деле он никогда не пробовал чачжанмён. Он считал, что для лапши достаточно соевого соуса — и всё! Как может быть такое огромное количество видов?

— Это разная приправа к лапше, выбери ту, которая тебе нравится, — Дин Ханьбай повернулся к официанту. — Соевые бобы, юньнаньскую ветчину, огурец, китайскую капусту, арбузную редиску и лапшу, три раза остужённую в холодной воде. Половину сладкой утки, смешанной со спаржей, и четыре кусочка Цзингао*.

* Цзингао — китайский десерт, относящийся к пекинской кухне.

Цзи Шенью повторил как попугайчик за Дин Ханьбаем:

— Соевые бобы, юньнаньская ветчина, огурец и сашими.

Официант тут же сообщил, что у них нет сашими. Дин Ханьбай не знал: то ли смеяться, то ли плакать. Он был так голоден, что ему не хотелось спорить. Пока они ждали блюда, оба молчали, а когда принесли заказ, говорить захотелось ещё меньше.

Дин Ханьбай, помешав ингредиенты в большой, но неглубокой миске, приступил к еде. Он так сильно мешал лапшу, что было не определить, его это порция или Цзи Шенью, даже нельзя было понять её первоначальный цвет. Затем он положил в неё кусочек утки, и, закончив, передал лапшу Цзи Шенью.

Дин Ханьбай молча схватил другую миску, помешал и наконец начал есть. Когда они обедали дома, то всегда сидели бок о бок, а сейчас каждый из них расположился в своём углу стола. Они молча жевали некоторое время, но вскоре послышалось чавканье. Боковым зрением Дин Ханьбай увидел, что Цзи Шенью полностью доел лапшу.

Вчера вечером из-за угрызений совести Цзи Шенью плохо поел, поэтому с утра он был очень голоден и сейчас после первого же укуса почувствовал благоговение. Он предполагал, что это просто миска чёрной лапши, и никак не ожидал, что её приятный аромат так ему понравится. Он ел и не мог остановиться.

Когда чувство голода немного притупилось, Цзи Шенью замедлился и снова положил себе кусочек утки. Пока он ел, умудрился испачкаться в чёрном, как нефть, соусе. Цзи Шенью потянулся к коробке с салфетками, но обнаружил, что они все закончились.

— Официант... — не успел договорить Цзи Шенью.

Дин Ханьбай в конце концов улучил шанс растопить лёд между ними. Он протянул руку, чтобы вытереть соус с губ Цзи Шенью, и кончики его пальцев сделались чёрными и маслянистыми. Воспользовавшись ошеломлением Цзи Шенью, он прошептал:

— Помирись со мной.

После того как принесли салфетки, он достал одну и вытер ею руки. Кисти его, со слегка согнутыми в костяшках пальцами, расслабленно свисали со стола. Ханьбаю казалось, что каждая тонкая морщинка на подушечках его пальцев в смятении от от мягкости губ Цзи Шенью — будто достаточно приложить лишь каплю силы, чтобы повредить их.

Придя в себя, он продолжил есть, в миске ещё оставалась спаржа. Его периферийное зрение было настолько хорошим, что он мог ясно видеть полные спокойного любопытства глаза Цзи Шенью. Опустив взгляд, Дин Ханьбай спросил:

— Я действительно такой человек, которого нужно утопить в озере Сиху?

Цзи Шенью мгновенно сменил тему разговора.

— Так что там с печатью, как насчёт распускающегося пиона*?

* Выражение 富贵花开 переводится как «распускающийся пион», но также оно имеет второе значение в виде благопожелания богатства и знатности.

— Безвкусица, — презрительно фыркнул Дин Ханьбай.

— Тогда живую обезьянку в качестве подарка на день рождения?

— Мой день рождения в этом году уже прошёл.

— Семь мудрецов из Бамбуковой Рощи**?

* Группа китайских философов-даосов, писателей и музыкантов, живших в III веке.

— Если вырезать семь человек, то что это будет, страна лилипутов?

Дин Ханьбай поперхнулся, и Цзи Шенью замолчал. Снова наступила тишина, в которой они продолжили трапезу.

По дороге домой Цзи Шенью увидел на углу улицы пожилую женщину, продающую жертвенную бумагу. Сегодня он уже был и счастлив, и зол, а сейчас почувствовал печаль. Дин Ханьбай проследил за его взглядом, остановил машину у обочины и купил два рулона бумаги.

Вторую половину пути Цзи Шенью крепко прижимал к себе бумагу и ямб*, а когда они уже практически добрались до дома, спросил:

— Учитель похоронен в Янчжоу, практично ли покупать это?

* Ямб — серебряный или золотой слиток в форме башмачка. В настоящее время бутафорские ямбы широко используются в декоративных и ритуальных целях.

Дин Ханьбай ответил:

— Неужели ты думаешь, что все те многие люди, находящиеся в чужих краях, совсем не преподносят пожертвований? Завтра вечером найди перекрёсток, сожги бумагу, скажи пару слов, и учитель Цзи получит подношения, — закончив объяснения, он подумал, что завтра после работы будет свободен и сможет пойти вместе с Цзи Шенью.

Но Цзи Шенью прервал его размышления:

— Тогда попрошу тётю пойти со мной, заодно спрошу у неё, какой браслет ей нравится больше, твёрдый или цепной.

Дин Ханьбай заговорил уже с другой интонацией:

— Хм!.. Поступай как хочешь.

Он снова почувствовал себя так, будто его уволили. Он глубоко вздохнул и натянул на лицо улыбку, хоть не было ни малейшего повода чувствовать себя счастливым. Вытащив ключ из замка и выйдя из машины, Дин Ханьбай всё же не смог сдержаться и выругался на этого «бесчувственного и неблагодарного человека».

На следующий день все пошли на работу, а Цзян Цайвэй откликнулась на просьбу Цзи Шенью, и они договорились о сожжении бумаги вечером.

Дин Ханьбай в рабочие дни всегда испытывал раздражение, был апатичен и игнорировал других людей. Вот и теперь, перед тем как идти на работу, он взял с собой бутылку маотай*.

* Маотай — китайский крепкий алкогольный напиток, что-то вроде нашей русской водки.

Цзян Шулиу загородила ему путь:

— Зачем ты взял на работу алкоголь? Ты хочешь напиться?

— Подарю директору, хочу стать руководителем отдела.

Дин Ханьбай лучше всех умел справляться с матерью. Вырвавшись, он сразу же сбежал. Всю дорогу до бюро управления по вопросам культурного наследия он прятал алкоголь, а в первую половину дня действительно усердно работал. Во время обеденного перерыва он быстро ушёл, взяв с собой маотай. Улица Чуншуй, дом 57. Ему было необходимо посмотреть на настоящую маленькую глазурованную курильницу.

Этот старик хорошенько заставил его побегать в поисках нужного дома. Хотя почти каждый дом здесь был в ветхом состоянии, запах еды, доносившийся из окон, был очень приятным. Когда нужный дом наконец-то нашёлся, Дин Ханьбай изо всех сил закричал:

— Эй, сборщик мусора, я забираю твою старую вытяжку.

Крик ещё не успел затихнуть, а Чжан Сынянь выбежал из дома с пампушкой в руке.

— Какой ублюдок смеет мешать моему бизнесу прямо около моего дома? Угрожаешь инвалиду? Да я сообщу на тебя в китайскую федерацию инвалидов!

Присмотревшись, он узнал Дин Ханьбая, стоявшего в воротах с бутылкой маотай. Гость был похож на волонтёра из числа золотой молодёжи, который посещает находящихся в трудном положении людей: 10% заботы и 90% отвращения. Этот мажор быстрыми шагами зашёл во двор, огляделся по сторонам и скривил губы, сожалея, что не назначил встречу на улице.

Чжан Сынянь развернулся и зашёл в дом:

— Если так неприятно, то возвращайся домой и прими две ванны.

Дин Ханьбай последовал за ним. Внутри дома вещи были старыми, но довольно чистыми, в отличие от хлама во дворе. Он сел за стол, непринуждённо открыл и налил маотай, чокнулся с собеседником и выпил.

— Как насчёт кусочка маринованного тофу в качестве закуски?

— Это разве не ломтики картофеля?

Дин Ханьбай обратил внимание на стоящую на столе столетнюю вазу с узором и тут же увидел, как Чжан Сынянь засовывает туда полочки для еды, а потом вытаскивает из вазы кусочки маринованного тофу, с которых стекает кисло-сладкий сок, и мелко нарезанный красный перец... Он был потрясён. Это же столетняя ваза, а там маринуется тофу! Условия жизни у человека просто отвратительные — и вдруг такая роскошь?!

— Вещи, которые сделал шестипалый Лян, годятся только для этого, — сказал Чжан Сынянь.

Дин Ханьбай не знал, кто этот шестипалый Лян, но зато прекрасно умел раздражать людей:

— Несмотря на сказанное, вы так или иначе не можете отличить подделку от подлинника.

Только Чжан Сынянь опустил палочки, как его столь чувствительно уязвили. Ему очень хотелось рявкнуть во всё горло, чтобы успокоиться. Он вошёл в незапертую комнату, тщательно ища маленькую курильницу. Дин Ханьбай пошёл за ним, но звук его шагов затих у двери, и вместе с тем смолкло тяжёлое дыхание.

Чжан Сынянь сказал:

— У меня есть настоящая и поддельная. Ту, что ты выберешь, я подарю тебе. Посмотрим на твою удачу.

Дин Ханьбай не любил пользоваться преимуществом, да и относился он к этой ситуации не слишком серьёзно, так что он спросил:

— Да кто ты такой?

— Мы связаны судьбой, но наши отношения ещё не такие близкие, поэтому воздержусь от комментариев.

Маленькая курильница была втиснута ему в руки. Если бы детали были соединены недостаточно крепко, курильница бы уже сломалась. Но Чжан Сыняню было всё равно, для него все эти многовековые реликвии — просто вещи и только. Даже если и разобьются, то на счастье. Дин Ханьбай осмотрел всю комнату в поисках подлинных предметов, но вокруг их было так много, что у него зарябило в глазах.

Отношения недостаточно близки? Когда они сблизятся, то, может быть, он дождётся другого аргумента?

— Мне нужно возвращаться на работу, — он положил курильницу и наполнил до краёв алкоголем стакан Чжан Сыняня. Тот быстро откусил кусочек пампушки и спросил Дин Ханьбая, не хочет ли тот перед уходом взять какую-нибудь вещь с собой.

— Не нужно, в следующий раз возьму.

В следующий раз их отношения точно будут достаточно близки.

Сегодня было очень прохладно, а к вечеру стало ещё холоднее. Цзи Шенью нынче присматривал за лавкой «Резьба по нефриту», а вернувшись домой, с нетерпением ожидал вечера, чтобы сжечь жертвенную бумагу. Но Цзян Цайвэй задерживалась на работе, поэтому он сел за каменный стол и решил дожидаться её возвращения до 19:30.

Дин Ханьбай ранее был занят в мастерской. Выключив свет и заперев двери, он пошёл в северную комнату и увидел ждущего Цзи Шенью. Он успел помыться — Цзи Шенью всё ещё ждал. Дин Ханьбай отправился в кабинет, решив порисовать до одиннадцати часов вечера, а когда закончил и уже собирался лечь спать, заметил, что Цзи Шэнью по-прежнему ждёт.

Он действительно не смог сдержаться, чтобы не съязвить:

— Вы двое договорились пойти сжечь бумагу посреди ночи? Должно быть, вы слишком храбры.

— Тётя ещё не пришла, она сообщила, что редакция газеты работает сегодня сверхурочно, — произнёс Цзи Шенью.

Дин Ханьбай было забеспокоился за Цзян Цайвэй, он взял ключи от машины, чтобы забрать её, однако Цайвэй за это время успела позвонить ему. Дин Ханьбай вышел из дома и сообщил:

— Тётя сообщила, что сегодня она сильно устала, переночует в общежитии для работников, поэтому не вернётся.

Лампочка светила очень ярко, и расстроенное выражение лица Цзи Шенью было невозможно не заметить. Дин Ханьбай встал у двери, словно доска в человеческом обличье. Если бы Цзи Шенью умолял его пойти с ним, то он с неохотой, но согласился бы, хоть сам и не проявил бы инициативу.

Да и кто не устаёт на работе? С какой стати он снова станет запасным вариантом, чтобы добиться дружбы?

— Шигэ, можешь ли ты... — начал Цзи Шенью, — можешь ли ты одолжить мне ключи от велосипедного замка. Я сам найду перекрёсток, сожгу там бумагу и быстро вернусь.

Дин Ханьбай солгал:

— На нём шина проколота, может, возьмёшь машину? — он удивился, как этот человек всегда умудряется поступать вопреки его предположениям?

Цзи Шенью было только шестнадцать лет, поэтому он не умел водить.

— Не согласишься ли ты отвезти меня?

Минут через двадцать Дин Ханьбай вёз Цзи Шенью в поисках перекрёстка, на котором не дежурили гаишники. В это время на улицах было безлюдно, так что они встали под уличным фонарём, достали бумагу и ямб и разожгли огонь. Они стояли вместе, плечом к плечу — как будто грелись у костра.

Глаза Цзи Шэнью были невероятно яркими, но их выражение выдавало подавленность и рассеянность.

— Папа... — позвал он, но после надолго замолчал. — Я скучаю по тебе, но ничего не могу поделать. У меня нет дома в Янчжоу, поэтому не вини меня.

Дин Ханьбай быстро добавил к огню ямб.

— Учитель Цзи, моя семья хорошо к нему относится, не волнуйтесь.

После Цзи Шенью сказал ещё пару слов, а затем уставился на пламя, превращающее бумагу в прах. Он не чужой человек и сжигает бумагу для жертвоприношения между небом и землёй, на глазах у других. Ему больше нечего добавить, остаётся лишь молча размышлять и надеяться, что Цзи Фансю сможет получить подношения.

После того как ритуал сожжения был окончен, а пепел убран, они сели в машину и погрузились во мрак. Дин Ханьбай отчётливо слышал сдавленные всхлипы Цзи Шенью. «Он плачет?» — промелькнула мысль.

Через пару минут наступила тишина. Цзи Шенью взглянул на старшего товарища, его щёки были чистыми, а глаза влажными, он едва сдерживал поток слёз. Дин Ханьбай отстегнул ремень безопасности, слегка повернулся к собеседнику и спросил:

— Обнять тебя?

Цзи Шенью попытался придать себе независимый вид.

— Какие объятья? Это просто сожжение бумаги, а не похороны.

Дин Ханьбай раз за разом всё больше терял терпение, с этим уже нельзя было мириться. Он бросил ключи от машины на переднюю панель.

— А я всё равно обниму тебя! — он длинной рукой в одно движение притянул к себе Цзи Шенью, обхватив за спину и прижав ладонью затылок. Кончик носа Цзи Шенью ударился о его подбородок, отчего тот почувствовал холод. Мягкие и нежные губы тёрлись о шею Дин Ханьбая, заставляя замереть.

Цзи Шенью пытался освободиться от хватки, обзывал его психом и сволочью, то и дело повторяя эти два оскорбления.

Однако затем, выдохшись, опустил руки и закрыл глаза. В воздухе тихонько прошелестели слова благодарности.

Дин Ханьбаю следовало сказать «пожалуйста», однако он был необъяснимо смущён и поэтому произнёс: «Пустяки».

Внимание! Этот перевод, возможно, ещё не готов.

Его статус: идёт перевод

http://tl.rulate.ru/book/48282/2764242